(Лекция о рассказе Александра Солженицына “Один день Ивана Денисовича”, прочитанная в университете Окленда, Новая Зеландия,

16 мая 2005 года)

The subject matter of Alexander Solzhenitsyn’s novel is unusual in Soviet literature, - wrote Alexander Tvardovsky, Editor in Chief of Novy Mir, the journal that published in 1962 One Day in the Life of Ivan Denisovich. It is not a book of memoirs in the ordinary sense of the word. It doesn’t consist merely of notes on the author’s personal experiences and his memories of them, although only personal experience could have given the novel such an authentic quality. It was a work of art.

That’s right. Let’s read from the very beginning.

“Reveille was sounded, as always, at 5 am – a hammer pounding on a rail outside camp HQ. The ringing noise came faintly on and off through the windowpanes covered with ice more than an inch thick, and died away fast. It was cold and the warder didn’t feel like going on banging…”

I’m sure in English this text isn’t so brilliant as in Russian. Russian author Vladimir Voynovich compared Ivan Denisovich’s beginning to Leo Tolstoy and Anton Chekhov’s stories.

The secret is that very simple words have been used. And that’s really fine. You hear something like a tuning-fork’s sound of a correct note. Voynovich remembered Tvardovsky’s reading Ivan Denisovich for the first time. There was no doubt a new great and original talent of Russian literature had appeared.

The story of the publication of Solzhenitsyn’s novel is reminiscent of a detective story.

Alexander Solzhenitsyn, captain in the Russian Army, was arrested by the Soviet armed forced counter-intelligence agency. His crime – making derogatory comments about Stalin’s tyranny in a letter to his friend. He was sentenced to imprisonment and exile. Solzhenitsyn spent eight years in a labor camp and three years in exile. It was an experience which provided the raw material for One Day in the Life of Ivan Denisovich . In 1956 he returned to the European part of Russia. He worked as a school teacher for several years. In 1961 Solzhenitsyn decided the time had come. He sent the manuscript to Novy Mir.

The efforts to get the permission of authorities for publication took almost a year. Politburo of CPSU discussed this problem twice. At last in 1962, November, One Day in the Life of Ivan Denisovich was published.

Next morning Solzhenitsyn woke up to find himself famous. After Novy Mir, Ivan Denisovich was reprinted twice, the numbers of copies were about 1 million. There wasn’t a person in the Soviet Union who didn’t hear of that novel and its author’s name. Soon the novel was translated into different foreign languages. The first printing by Bantam Book Inc., USA, appeared in January, 1963.

Some early reviewers’ comments:

“Cannot fail to arouse bitterness and pain in the heart of the reader. A literary and political event of the first magnitude”, New Statesman wrote.

“Both as a political tract and as a literary work, it is in the Doctor Zhivago category” – from Washington Post article.

“Dramatic…outspoken…graphically detailed… a moving human record”. (Library Journal)

It was actually a world-wide success; because of its subject first of all. There was hardly a person or family that didn’t know about horrible Soviet system of labor camps, prisons etc. In fact (genocide) arbitrary arrests, forced labor and the mass extermination of innocent civilians took place in Soviet Union almost for 40 years. The country as a whole was the great labor camp. It was Alexander Solzhenitsyn who told us the truth of our life.

Apart from being a literary masterpiece, it was a revolutionary document that will affect on the climate of life not only inside the Soviet Union. For several years it was possible to speak of the millions victims of the Soviet communist regime.

But it would be wrong, however, to consider this novel only in historical or political terms. Solzhenitsyn created a portrait of an ordinary countryman who spent eight years behind barbed wire. He told us about one almoust lucky day in the life of Ivan Denisovich. And this point of view is the most impressive feature of this work.

All details of life and job in labor camp were exact. A reader could have such a feeling that he saw it himself. The conversations and dialogues were unusual. Solzhenitsyn used camp slang and the language of a Russian peasants. We can watch a gallery of characters like the Baptist Alyoshka, captain Buynovsky, former film director Caesar, two Estonians, Latvian Kilgas, Shukhov’s boss Tyurin etc.

It appears so strange at the first that Shukhov likes his job. He is very experienced as a carpenter and a bricklayer as well. He is real Jack of all trades. Look at the text please.

“Shukhov never made a mistake. His bricks were always right in line. If one of them was broken or had a fault, Shukhov spotted it right off the bat and found the place on the wall where it would fit”.

He never refused of any type of earnings because such earnings were, for him, the only way to survive in camp.

The most important conversation we can find at the end of the book.

Shukhov’s neighbor the Baptist Alyoshka said to him:

“The trouble is, Ivan Denisovich, you don’t pray hard enough and that’s why your prayers don’t work out. You must pray unceasing! And if you have faith and tell the mountain to move, it will move”.

We didn’t pray for that, Alyoshka explained, the only thing of this earth the Lord has ordered us to pray for is our daily bread. – “Give us this day our daily bread”.

You mean that ration we get? Shukhov asks.

“You mustn’t pray for somebody to send you a package or for an extra helping of gruel. Things that people set store by are base in the sight of the Lord. You must pray for the things of the spirit so the Lord will take evil things from our hearts…”

“I’m not against God, answered Shukhov, understand. I believe in God, all right. But what I don’t believe in is Heaven and Hell. Who d’you think we are, giving us all that stuff about Heaven and Hell? That’s the thing I can’t take”.

Faith in God helped the people to stay honest and strong under circumstances of life in a camp. This idea has been developed in later works of Solzhenitsyn, the GULAG Archipelago and Cancer Ward.

Some people thought Ivan Denisovich was Alexander Solzhenitsyn himself. Certainly this was a mistake. He described the private Shukhov, his comrade-in-arms, who was never in a labor camp. The hero of the novel became a symbol of those millions who died in Soviet camps and jails, who fought against the Nazi invaders…

In 1970 Solzhenitsyn won Nobel Prize for literature. Four years later he was deported from the Soviet Union. More than two decades passed when the most famous Russian author returned to his homeland.

Once Solzhenitsyn wrote in a Letter to the Fourth National Congress of Soviet Writers:

“Literature cannot develop between the categories “permitted” – “not permitted” – “this you can and that you can’t’. Literature that is not the air of its contemporary society, that dares not pass on to society its pains and fears, that does not warn in time against threatening moral and social dangers, such literature does not deserve the name of literature; it is only faзade. Such literature loses confidence of its own people and its published works are used as waste paper instead of being read.”

Solzhenitsyn follows this rule as a writer through all his life.

I'll finish in Russian. I'd like to read my article on Solzhenitsyn's life and work, which has been published 7 years ago in Moscow, at Rossiyskaja Newspaper.

Архипелаг судьбы

Теперь, когда самым читаемым российским автором стала сочинительница милицейских детективов А. Маринина, нелишне вспомнить, какое впечатление произвел литературный дебют Александра Солженицына. Когда в конце 1962 года “Новый мир” опубликовал повесть “Один день Ивана Денисовича”, вся буквально читающая страна была ошеломлена. “На памяти моего поколения, - вспоминал Владимир Лакшин, - не было такого мгновенного и ослепительного успеха книги. Два ее отдельных издания разошлись в считанные часы. Находились энтузиасты, которые, не имея шанса достать журнал или книгу, переписывали для себя и своих знакомых ее текст от руки, просиживая вечера в библиотеке до самого ее закрытия”. Рассказом об одном почти счастливом дне заключенного Шухова зачитывались в Европе и Америке. В 1964 году автору едва не присудили Ленинскую премию - в последний момент одумались...

Впрочем, первому выступлению Александра Солженицына в печати предшествовала драматическая история. Державший все написанное в тайных хранилищах бывший зэк решился - осенью 61-го он отправил “облегченную”, то есть подвергнутую авторедактуре, рукопись рассказа “Щ-854” в “Новый мир”.

“Сам я в “Новый мир” не пошел, - вспоминал Александр Исаевич, - просто ноги не тянулись, не предвидя успеха. Мне было 43 года, и достаточно я уже колотился на свете, чтобы идти в редакцию начинающим мальчиком. Мой тюремный друг Лев Копелев взялся передать рукопись. Я отдал - и охватило меня волнение, только не молодого славолюбивого автора, а старого огрызчивого лагерника, имевшего неосторожность дать на себя след”.

Скоро в Рязань пришла телеграмма: “Александр Трифонович восхищен статьей”, а на следующий день прилетела телеграмма самого Твардовского, приглашавшего автора в редакцию.

“Ближайшие недели и месяцы мы в нашем дружеском кругу, - писал сподвижник Твардовского по журналу В. Лакшин, - только о том и толковали, как это напечатать, строили планы самые фантастические, с каких ворот зайти и что умнее предпринять. Это сейчас кажется, что иначе и быть не могло...”

На самом деле долго сочинялось и редактировалось письмо Твардовского Н. Хрущеву. Рассказывали, что повесть Хрущеву в Пицунде читал его помощник В. Лебедев, и Никита Сергеевич слушал внимательно, а потом срочно позвал Микояна, чтобы слушать вместе. Хрущева особенно взволновала сцена кирпичной кладки, когда Иван Денисович, аккуратно выкладывая ряды, бережно расходует раствор.

Через две недели, когда Хрущев вернулся из отпуска, ЦК срочно затребовал 23 экземпляра повести - ее тут же набрали в типографии и отправили для обсуждения. 20 октября вождь принял Твардовского и объявил высочайшее “добро” - после двукратного обсуждения Президиум ЦК разрешил печатать “Ивана Денисовича”.

Повесть появилась в ноябрьском номере журнала и не просто обозначила открытие шлюзов для лагерной темы, но утвердила качественно иной уровень правды в литературе. “Эту повесть обязан прочитать и выучить наизусть каждый гражданин изо всех двухсот миллионов граждан Советского Союза”, - произнесла Ахматова. Еще до публикации Анна Андреевна сказала автору “Одного дня”: “Знаете ли вы, что через месяц вы будете самым знаменитым человеком на земном шаре?” - “Знаю. Но это будет недолго”. В этом, к счастью, Александр Исаевич ошибся. Следующая новомирская публикация - это были “Матренин двор” и “Случай на станции Кречетовка” - произошла через месяц, когда не смолкли еще раскаты грома от “Ивана Денисовича”.

“Я старый литературный волк, - сказал тогда Илья Эренбург, - и, читая, обычно понимаю, как это сделано. У Солженицына догадываюсь даже, как сделан “Иван Денисович”...Но вот как написан “Матренин двор”, решительно не понимаю. Это родилось”.

Твардовский, по праву считавший себя крестным отцом писателя, волновался, ожидая новых вещей Солженицына. “Первую вещь, - говорил он, - и дурак напишет. А вот - вторую?” Между тем были готовы и переданы в “Новый мир” “Раковый корпус” и “В круге первом”, шла тайная работа над “Архипелагом ГУЛАГ”. В октябре 64-го сняли Хрущева, после чего начавшиеся при нем нападки на произведения Солженицына усилились. О печати новых романов нечего было и мечтать. Письмо Александра Исаевича 1У съезду Союза советских писателей, в котором он напомнил о судьбе Бабеля, Булгакова, Пильняка, Мандельштама и других погубленных литераторов, о зловещей роли цензуры, о конфискации органами госбезопасности солженицынского архива стало достоянием самиздата и дало повод властям обвинить писателя в клевете на советскую власть. Вдобавок на Западе издали “Раковый корпус” и “В круге первом”. Противостояние писателя и власти началось, на каждый удар КГБ Солженицын отвечал своим, весьма мощным и неожиданным...

Можно, конечно, сожалеть, что четверть века писатель провел вне родины. Но, кто знает, не случись этой вынужденной эмиграции - или изгнания (впрочем, Зинаида Гиппиус верно заметила: “Мы не в изгнании, мы - в послании”) - может, и не была бы написана эпопея “Красное колесо”.

Кое-кто обвинял ее автора в том, что у него нет исторической концепции. Между тем сам писатель рассказывал: “Только с переездом в Америку я серьезно взялся за Февральскую революцию. Но вник я в Февральскую революцию - и все мне переосветилось. Я-то рвался к Октябрьской, Февраль казался только на дороге - а тут я понял, что несчастный опыт Февраля, вот, его осознание - это и есть самое нужное сейчас нашему народу. Именно опыта Февраля мы - не поняли, забыли и во внимание его не принимаем. Тут - клубок легенд. Вся наша новейшая история представлена нам выдумками и легендами...”

Свое грандиозное историческое полотно, составляющее десять томов, Солженицын определил как “повествованье в отмеренных сроках в четырех узлах”. Работа над ним длилась в общей сложности полвека. Страстное желание осмыслить трагическую отечественную историю Солженицын ощутил еще до войны, будучи студентом математического факультета Ростовского университета и одновременно филологического факультета ИФЛИ. Понадобился горький фронтовой опыт, годы лагерей и ссылки, напряженной писательской и исследовательской работы, чтобы создать широкомасштабную эпопею, вместившую события начала ХХ столетия в России. Вывод, который должен сделать читатель: революция - общая вина всех начиная с Николая П и кончая простым матросом, она стихийна и предопределенна одновременно.

Сегодня нам, пораженным историческим беспамятством, особенно важно понять собственное прошлое. Ибо, как говорят, история злопамятна, она не прощает незнания ее. “Мы не хотим повторения в России этого бушующего кабака, - утверждает А. Солженицын, - за восемь месяцев развалившего страну. Мы предпочитаем ответственность перед ее судьбой, человеческому существованию - не расхлябанную тряску, а устойчивость”. Задумаемся над этими вещими словами, сказанными словно в наши дни, а на самом деле - в 1982 году...