Две даты

 

Разумеется, я не сообщу ничего нового о двух превосходных русских писателях. Просто юбилейные даты требуют, чтобы этих литераторов вспомнили. Тем более, что обе публикации предназначены для оклендского (Новая Зеландия) культурного ежемесячника «Родник». Там, на краю земли, нашим соотечественникам определенно не хватает информации о культурной жизни метрополии. Выросло к тому же новое поколение русских, которое вовсе не знает об истории нашего отечества, даже совсем недавней. Поэтому

прошу взыскательных читателей не судить меня строго: просто хотелось напомнить, что были в русской культуре такие замечательные писатели…

 

НЕКРАСОВСКИЙ ОКОП

 

В сентябре 1987 года в одной из парижских больниц умирал русский писатель Виктор Некрасов. В годы Второй мировой войны – боевой офицер,  капитан Советской Армии, после войны -  автор повести «В окопах Сталинграда», удостоенной Сталинской премии, позднее -  герой издевательского известинского фельетона «Турист с тросточкой» (его автор, Мэлор Стуруа, кстати, сам стал « туристом», благополучно спланировав в американский Миннеаполис, подальше от российских передряг. То ли гебешные связи помогли, то ли выслужился чем перед американскими властями…), потом  изгнанник, автор парижского бюро «Радио Свобода» и заместитель главного редактора (Владимира Максимова) журнала «Континент». Честнейший и достойнейший человек и превосходный писатель. В этом году ему исполнилось бы 100 лет…

  Мой друг Фатима Салказанова, живущая во Франции русская журналистка,

была очень дружна с Виктором Платоновичем. Она говорит:

- Он был беспредельно любознателен. Элегантен во всем, что говорил и делал. Самый элегантный мужчина и духовно, и физически, которого я когда-либо видела.

- Вы его называли мушкетером…

- Его все так называли. Каждый приход Некрасова в парижскую студию «РС» был для нас настоящим праздником, а приходил он часто, значит, праздников было много. Он появлялся обычно два раза в неделю. В 11 часов записывал свою передачу, потом мы все пили чай в теплой и уютной обстановке, которую создавала в своем кабинете Маша Гладилина (жена писателя Анатолия Гладилина. – Ю.К.) Мы говорили, спорили, обсуждали. Мы знали, как внимательно Вика (так друзья звали Виктора Платоновича. – Ю. К.) следит за всем, что происходит в советском Союзе, и особенно – за событиями в Афганистане. Он посвятил им массу передач на «РС». Он ненавидел войну в Афганистане. Ему было постоянно стыдно за то, что армия, которую он так любил, участвует в этой позорной войне. Очень тяжело переживал все разочарования, которую ему принесла эта армия – и разгром венгерской революции, и вторжение в Чехословакию, и оккупацию Афганистана…

- Второго сентября я принесла Виктору Платоновичу в больницу статьи, которые он меня просил привезти, - в частности, статью В. Кондратьева в «Московских новостях», где говорилось, что можно было бы переиздать повесть Некрасова «В окопах Сталинграда», несмотря на то, что автор этой замечательной книги о Второй мировой войне – эмигрант, - рассказывала Фатима Салказанова. - Виктор Платонович был очень слаб и попросил меня прочитать ему статью вслух; он уже знал о ее существовании. Потом мы говорили о книгах, он спросил меня, что я читаю. Я сказала, что только что кончила книгу Нины Берберовой о Чайковском; тогда он попросил меня рассказать об этой книге, потому что в свое время был в совершенном восторге от книги Берберовой «Железная женщина» (документальная биография баронессы М. Будберг, секретаря и любовницы М. Горького. – Ю.К.).

Виктор Платонович говорил о том, что всю жизнь читал и перечитывал Чехова, а вот сегодня Чехова читать ему скучно. «В  общем, у Чехова я больше всего люблю пьесы», - сказал он и довольно  долго и очень интересно говорил о том, как, по его мнению, нужно ставить пьесы Чехова.

На следующий день, 3 сентября, Фатима Александровна приехала в больницу около семи часов пополудни, с малиной и клубникой, книгами, статьями из «Огонька».  Врач сообщил ей, что в шесть часов вечера Виктор Платонович скончался…

Почему Некрасов  так увлеченно говорил о постановке чеховских пьес? Дело в том, что театр был его юношеской мечтой; летом 1937 года он окончил театральную студию при Киевском театре русской драмы. Ему предложили остаться в труппе театра, но в Москве был МХАТ! И Некрасов с друзьями ринулся в Москву сдавать экзамены. Провалились. Возвращаться к занятиям архитектурой (Некрасов окончил в Киеве архитектурное отделение строительного института) не хотелось. Стал актером Железнодорожного передвижного театра. Как вспоминал Виктор Платонович, на самом деле это был театр «на марках», в просторечии – «левая халтура». Еще раз отправился в Москву, умудрился попасть к Станиславскому в Леонтьевский переулок. Великому реформатору сцены понравились некрасовские этюды, он посулил, что при пересмотре состава Студии будет иметь его, Некрасова, в виду. Осенью того же года Станиславского не стало. Театральная карьера Виктора Платоновича не состоялась.

Потом грянула война. Некрасов воевал. «Благородство его воинского подвига надо уметь прочитать, понять и оценить в книге («В окопах Сталинграда».- Ю.К.). На войне он был сначала лейтенантом, а потом капитаном, и воинские свои представления, чувство чести передал с дворянско-декабристской простотой и прямотой», - писала литературный критик и редактор Ася Берзер в послесловии к книге Некрасова «Маленькая печальная повесть». – «Книга Некрасова открыто и незащищенно противостояла всем законам и канонам тогдашней литературы. В его повести нет ни генерала, ни политработника. В ней фактически нет Сталина. Только солдаты и офицеры и его, некрасовский, Сталинградский окоп…»

У читателей послевоенной поры («Окопы…» были напечатаны в журнале «Знамя» в 1946 году) повесть имела грандиозный успех. А функционеры писательского союза устроили «проработки». В это время последовало печально памятное постановление ЦК ВКП (б) о журналах «Звезда» и «Ленинград», и разгромной критики просто не могло не быть. И вдруг все перевернулось! Сталин лично включил Некрасова в число лауреатов премии, носившей его имя. Что же такое произошло, почему тиран решил наградить автора одной из самых честных книг о войне?   Историю (конечно, нафантазированную веселым и остроумным Некрасовым) встречи и беседы с вождем всех народов Виктор Платонович описал в повести «Саперлипопет, или Если бы да кабы, да во рту росли грибы».

«Какое-то время Сталин, откинувшись в кресле, рассматривал меня.

- А я думал высокий, широкоплечий блондин, а ты вот какой, да еще с усиками…Так вот, знаешь, чего я тебя пригласил? Со сталинской премией хочу поздравить! – и неторопливо протянул мне руку.

- И почему твоя книжка мне понравилась, тоже не знаешь? Задница у меня болит, вот почему. Все ее лижут, совсем гладкая стала…» А дальше Некрасов описывает – с неподражаемым юмором – долго длившееся застолье на кунцевской даче лучшего друга советских писателей.

Как говорил Станислав Ежи Лец, в действительности все выглядит иначе, чем на самом деле. Надо полагать, что не отсутствие славословия в его адрес сподвигло Сталина премировать «Окопы Сталинграда». В 46-м, когда еще горяча и свежа была память о войне,  ему были нужны и Виктор Некрасов, и Твардовский с «Домом у дороги», и «Спутники» Веры Пановой. Они как бы уравновешивали убогий «Русский вопрос» Симонова, удручающе бездарные «Счастье» Павленко и «Кавалера Золотой Звезды» Бабаевского. Но неумолимый ход истории выбросил на свалку забвения эти сочинения, а книга Некрасова живет и поныне.

На новоиспеченного лауреата высшей премии мгновенно обрушился вал привилегий и милостей: все издательства страны включали повесть в планы изданий, последовали должности в Союзе писателей Украины, его ласкали Симонов, Корнейчук и сам Фадеев. Но прямой и неподкупный Некрасов очень скоро вышел из-под контроля партийно-литературного начальства. Киевлянин, он не боялся громко говорить о трагедии Бабьего Яра, где были убиты тысячи евреев. Написал очерк «Дом Турбиных», в котором рассказал, как нашел на Андреевском спуске и посетил тот самый булгаковский дом, что описан в «Белой гвардии» и «Днях Турбиных». А его обвиняли в сионизме и прочих грехах, всячески третировали и пытались заставить каяться. Некрасов предпочел покинуть родину, нежели сдаться.

На Западе, в Париже, куда уехал Некрасов, он мог писать – и писал – без оглядки на цензуру, на идеологические установки, оставался верным себе и своей писательской и человеческой правде.

«Ну, какое я имею право жаловаться, - размышлял Виктор Некрасов, - если, оттрубив весь Сталинград от первого до последнего дня, остался жив. И дошел до самой Польши, и вернулся в родной Киев, и обнял маму…Не всякому выпало такое счастье…» И о Париже: «Вот и я живу в этом городке. Хотел сказать, живу и не тужу. Нет, тужу. Стоит ли расшифровывать, по ком и о чем?»

 

 

В сентябре 2011 года русскому писателю Сергею Довлатову исполнилось бы 70 лет. Популярность его прозы поистине невероятна, о нем и его произведениях написано множество книг, сняты документальные фильмы. Любивший приврать (или творчески переосмыслить действительность), Довлатов уверял, что младенцем его увидел великий Андрей Платонов, который сказал матери ребенка: «Мне хочется ущипнуть этого мальчишку». Дело было в Уфе, в эвакуации, где Сергей появился на свет, в 1941 году…

Из зоны в заповедник

В книге «Ремесло», которую он обозначил, как повесть в двух частях, Сергей Довлатов называет себя литературным неудачником. Далее следует оговорка, что жизнь автора лишена внешнего трагизма, он здоров, имеет любящую родню, может легко получить работу и т.д. Однако вновь он задается вопросом: «Почему же я ощущаю себя на грани физической катастрофы? Откуда у меня чувство безнадежной жизненной непригодности?» Написано это в Нью-Йорке в 1984 году, когда Довлатов уже провел в Америке несколько лет, когда его рассказы, переведенные на английский, печатались в престижном журнале «Нью-Йоркер» (The New Yorker), платившем хорошие гонорары. Когда уже был опыт издания газеты «Новый американец», пользовавшейся громадной популярностью у эмигрантов из Советского Союза, когда Довлатов регулярно готовил «скрипты» для нью-йоркского бюро «Радио Свобода». Может быть, писатель слегка лукавил? Может, сгущал краски?

Полагаю, что в этом невеселом признании Довлатов высказал сокровенное, гнетущее чувство русского писателя, оторванного от родины, от массового читателя, от критики, неважно, хвалит она или ругает…

Похоже, что, живя вполне благополучно в Соединенных Штатах, писатель втайне тосковал по оставленному навсегда Ленинграду, где прошла юность и остались друзья. Приятельница Довлатова Людмила Штерн писала: «Рубинштейна, 23. Сейчас из ворот этого желтого дома появится Сергей Довлатов в коричневом пальто нараспашку, в шлепанцах на босу ногу, с ядовитой сигаретой «Прима» в зубах. Рядом семенит фокстерьер Глаша. Когда Сережа куда-нибудь спешит, он несет Глашу под мышкой. Ему 26 лет, он худ, небрит и ослепителен…»

Изгнанный из Ленинградского университета (прогулы занятий, «хвосты»), Довлатов оказался в армии, во внутренних войсках. То есть нес службу по охране заключенных. Этот жизненный опыт нашел отражение в его первой повести «Зона». Материал произведения – быт уголовников и будни их охранников - таков, что о публикации в СССР нечего было и думать. А главное, повесть неумолимо подводила к выводу, что психология и лексика заключенных и конвоиров очень близки. И сама страна представляет собой одну большую зону…

Довлатов писал безостановочно. «Тринадцать лет назад я взялся за перо. Написал роман, семь повестей и четыреста коротких вещей. (На ощупь – побольше, чем Гоголь!)». Редакции, куда Довлатов отправлял рукописи, неизменно отвечали отказом. Со временем, когда «молодой, прогрессивный писатель» близко познакомился с редакторами журналов, критиками и другой окололитературной публикой, отказы облекались в дружескую, деликатную форму. Но суть оставалась прежней.

Устав от профессиональных и личных неурядиц, Сергей Довлатов отправился в Таллин. В столице Советской Эстонии у него все сложилось как нельзя лучше. Очень скоро он нашел применение своим блестящим журналистским способностям в центральной республиканской газете. Довлатов хорошо зарабатывал, обзавелся друзьями. Книга его рассказов  готовилась к печати в республиканском издательстве. Но вдруг все застопорилось. Под нажимом КГБ издательское начальство запретило довлатовский сборник…

Уж больно не соответствовала проза Довлатова тем требованиям, которые господствовали в эпоху социалистического реализма: не те герои (деклассированные интеллигенты, разного рода люмпены, выпивохи и пр.), не те сюжеты, не та стилистика. «Поэтому он и взялся за перо, - писал Иосиф Бродский, -  ощущение граничащей с абсурдом парадоксальности всего происходящего – как вовне, так и внутри его сознания – присуще практически всему, из-под пера его вышедшему».

Все обстоятельства сходились к тому, чтобы вытолкнуть писателя из страны, где он никак не приходился ко двору. К тому же вещи Довлатова увидели свет за границей: лучший журнал русского зарубежья «Континент» печатал его рассказы. Все это описано в повести «Заповедник», в основу которой лег реальный опыт работы Довлатова экскурсоводом в пушкинском Михайловском. Милиция и госбезопасность уже откровенно и жарко «дышали в затылок». «В последние месяцы перед отъездом в эмиграцию Сергея понесло по ухабам, - вспоминал питерский приятель Довлатова поэт Дмитрий Бобышев, - причем уже и без тормозов. Так, вероятно, он изживал из себя все – и плохое, и хорошее, что связывало его с оставляемой жизнью…Оказавшись по своему безусловному и естественному западничеству в Америке, Довлатов, казалось, должен был влиться в американскую жизнь, почувствовать себя как рыба в воде. Но не тут-то было…» Отмечая довлатовское западничество, уместно вспомнить, что большинство послевоенной   молодежи  восхищалось американской литературой (Хемингуэй, Фолкнер, Дос Пассос, Скотт Фитцджеральд, Сэллинджер и др.), американским джазом (в программах «Голоса Америки» - Jazz hour с Виллисом Кановером) – Гленном Миллером, Луи Армстронгом, Дюком Эллингтоном, американскими вестернами и пр. Американские империалисты и поджигатели войны существовали для нас разве что в пропагандистских агитках…

Жизнь за океаном, несмотря на языковые трудности и неизбежные бытовые проблемы, постепенно наладилась и оказалась комфортной и приятной. Но самое важное, она была чрезвычайно плодотворна в профессиональном отношении. Довлатов много пишет, известность его растет. А начавшиеся   горбачевские перемены растопили льды и на родине. Довлатова все шире публикуют в метрополии. «Достичь такого пика популярности, как Довлатов в России, - выше любых премий, - писала Елена Клепикова, питерская и нью-йоркская приятельница писателя. – Бесконечные переиздания, собрания сочинений, спектакли, фильмы, наконец, книги о Сереже, вплоть до последней – воспоминаний его первой жены».

Клепиковой вторит поэт Евгений Рейн: «В нашей литературе со всеми ее эверестами есть отныне особое довлатовское место, теперь уже навсегда отвоеванное, добытое поистине высокой, предельной ценой».

В чем же секрет невероятного читательского успеха произведений Довлатова? Первое, поверхностное, впечатление: и я бы так смог написать. Все вроде бы предельно просто: незатейливые сюжеты, комические, порой на грани пристойного, ситуации, никакого морализаторства или превосходства над читателем. И юмор, обворожительный довлатовский юмор!

«Читать его легко, - писал Иосиф Бродский. – Он как бы не требует к себе внимания, не настаивает на своих умозаключениях или наблюдениях над человеческой природой. Неизменная реакция на его рассказы и повести – признательность за отсутствие претензий, за трезвость взгляда на вещи, за эту негромкую музыку здравого смысла, звучащую в любом его абзаце».

В своих сочинениях Сергей Довлатов очень органично переплавлял реальные истории и реальных прототипов с фантазией, с вымышленными событиями. Автографические мотивы его прозы  прекрасно уживаются с приукрашенными исповедями знакомых и приятелей. Писатель «добру и злу внимает равнодушно», не осуждая своих персонажей – забулдыг журналистов, уголовников, разношерстную эмигрантскую публику. В каждом находятся человеческие, порой комические, черточки.

Нравы наших соотечественников, волею судеб оказавшихся на чужбине, Довлатов блестяще нарисовал в повести «Иностранка». Ее героиня, Маруся Татарович, девушка из вполне благополучной советской семьи, непонятно зачем оказывается в Штатах. И перед читателем проходит целая галерея типов – смешных, трогательных, отвратительных. Вот один из них, Лева Баранов, «бывший художник-молотовист. В начале своей карьеры Лева рисовал исключительно Молотова. Баранов до тонкостей изучил наружность этого министра с лицом квалифицированного рабочего. На пари рисовал Молотова за десять секунд. Причем рисовал с завязанными глазами». Баранов в своеобразной форме предлагает Марусе руку и сердце:

«Я зарабатываю долларов семьсот в неделю. Двести их них систематически пропиваю. Хотите, буду отдавать вам сотню. Просто так. Мне это даже выгодно. Пить буду меньше.

- Это неудобно, - сказала Маруся.

-  Чего тут неудобного, - удивился Баранов, - деньги есть. И не подумайте худого. Женщины меня давно уже не интересуют. Лет двадцать пять назад я колебался между женщинами и алкоголем. В упорной борьбе победил алкоголь». Судьбу героини Довлатов устроил, может быть, условно, но эффектно: Маруся выходит замуж за комически-подозрительного и нелепого латиноамериканца Рафаэля…

Огромный, почти двухметрового роста, красавец с лицом итальянского киноактера, Довлатов мастерски владел устным рассказом, мгновенно становился центром любой компании. А в богемных компаниях, будь то Питер, Таллин или Нью-Йорк, непременным атрибутом любых посиделок была водка. И эту, не самую светлую сторону жизни, - своей, в том числе, - не таясь, откровенно описал Довлатов.

«Именно Таллин, на который он возлагал столько надежд, сломил его окончательно, - писала Елена Клепикова. – Там у него начался тот грандиозный запой, который, с перерывами, длился до самой смерти».

Жарким августовским днем 1990 года Сергей Довлатов скончался в машине нью-йоркской  «Скорой помощи». Ему не исполнилось и 50…

 

Юрий КРОХИН,

Сентябрь 2011, Москва

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 



Хостинг от uCoz