Меня не раз спрашивали, почему я написал книжку именно о Вадиме Делоне. И всякий раз затруднялся ответить кратко и исчерпывающе. В самом деле, почему именно о нем, а не о ком-то еще? Среди правозащитников советской эпохи было немало ярких и достойных фигур. Встречались люди куда более трагических судеб - погибший в лагере Анатолий Марченко, скажем. Попадались личности весьма талантливые, как, например, блестящий исследователь литературы (Блока, в частности) Анатолий Якобсон.

И все-таки я обратился к Вадиму Делоне. Может быть, потому, что он был самым молодым в когорте борцов с коммунистическим тоталитаризмом. Возможно, оттого, что мой ровесник. Сыграло роль происхождение, необычная история рода с легендой о потомках коменданта Бастилии, маркиза Делоне. Наконец, другие, те, кто жив и здравствует, в состоянии рассказать о себе сами, а некоторые из тех, кого уже нет, успели оставить книги воспоминаний, как, скажем, Петр Григоренко и Андрей Амальрик.

Была и еще одна причина личного свойства. С давних пор мучился я тем, что находились люди, мужчины и женщины, мои сверстники в том числе, которые отваживались протестовать против произвола и беззакония. А я, испытывая те же чувства, разделявший их взгляды, покорно молчал, служил (все мы так или иначе служили) окаянной власти. Не решался присоединиться к отважным безумцам? Боялся за детей? Какая теперь разница! Вот и не отпускало желание хоть как-то искупить свою вину, сделать, пусть и с опозданием, посильное: воскресить прошлое, воздать должное бескорыстным смельчакам.

В пору работы над книгой и фильмом о Вадиме Делоне (а происходило это почти одновременно в 1996-99 гг.) я записывал кое-что для себя. Эта хроника разочарований, находок и удач кажется мне интересной не столько сама по себе, сколько из-за встреч с неординарными людьми, в том числе с теми, кого принято называть диссидентами, правозащитниками, и о ком в сегодняшней России практически не вспоминают.

Нет в живых уже режиссера картины Елены Трояновой. Не стало Александра Гинзбурга и Ларисы Богораз. Пришло еще одно печальное известие: 30 ноября 2004 года в Москве скончался поэт и художник Алексей Хвостенко - в картине "Дуэль Вадима Делоне" он вспоминает о своем друге. А его полотно "Белая стена, освещенная голубым" воспроизведено на лицевой стороне переплета книги "Души высокая свобода".

Пусть эти заметки станут данью их памяти...

***

Не помню, какой был месяц, октябрь или декабрь? В это примерно время отвез сокращенный вариант рукописи о Вадиме Делоне в журнал "Знамя". Полностью текст прочитал главный редактор Сергей Чупринин и дал "добро" на публикацию. С текстом моим работала редактор Юлия Рахаева. Был я в тот момент окрылен: толстый литературный журнал напечатает фрагменты моей книжки! Однако публикация в "Знамени" так и не состоялась, хотя анонс - "Документальная повесть о Вадиме Делоне" - был напечатан на обложке журнала. Причины этого мне до сих пор непонятны. Редакция тянула чуть ли не год, когда, наконец, госпожа Рахаева сообщила, что от печатания решили отказаться. На вопрос, почему, ни она, ни Чупринин не сказали ничего вразумительного. Как мне кажется, тема "вышла из моды"...

Все попытки предложить рукопись издательствам оканчивались безрезультатно. Одни выражали готовность ее издать, но испытывали финансовые затруднения. Другие, вроде издательства "Звенья" общества "Мемориал", предъявляли странные претензии, хотя такой знаток истории правозащитного движения, как Александр Даниэль, рукопись одобрил. Некоторые вовсе не откликались. Наконец, рукопись нашла себе пристанище в столичном издательстве "Аграф", которое, в итоге, и выпустило книгу.

1998 год шел к концу. Вот тогда-то и позвонила мне телевизионный режиссер Елена Троянова.

Знакомы мы были еще прежде - по съемкам телефильма "СМОГ известный и неизвестный". Моя роль в нем вышла довольно странная: оказавшись ведущим вечера в библиотеке имени Фурманова (в честь 25-летия Самого Молодого Общества Гениев), я "попал в кадр", - Елена Георгиевна, точнее, ее оператор снимал это камерное действо. Ну, и поскольку я считался знатоком истории СМОГа, мог что-то рассказать об его участниках, режиссер пригласила меня на монтаж, а до того мы вместе ездили в Переделкино снимать Юрия Кублановского. Так или иначе, в фильме я фигурировал как консультант. К сожалению, насколько я знаю, эта лента так и не вышла в эфир - руководство компании REN-TV почему-то не сочло возможным показать ее...

Вскоре после "СМОГа..." Елена Георгиевна позвонила мне и, услышав, что я пишу книгу о Вадиме Делоне, попросила его фотографии для очередного выпуска телецикла "Поэт в России больше чем поэт", который она делала с Евгением Евтушенко. Может, если бы не Евтушенко, я и согласился поделиться снимками. Но, зная историю взаимоотношений Е. А. с Губановым, Делоне и другими молодыми поэтами, я отказал, вызвав недоумение Елены Георгиевны. "Для Евтушенко не дам ничего", - заявил я прямолинейно. На том разговор и закончился.

И вот - новый звонок. С неожиданным предложением снимать фильм о Вадиме. То есть мне выступить в качестве сценариста. Не долго думая, предложение принял. Знать бы мне тогда, во что все это выльется!

Мы встретились с Еленой Георгиевной в ее доме на Котельнической набережной, долго обсуждали, как и что будем снимать. Написать сценарий труда для меня не составляло: книга-то была уже почти готова, оставалось лишь выбрать да "смонтировать" материал. Самым сложным оказался вопрос финансирования. Частная телекомпания Татьяны Меньшиковой "Облик" предложила свою помощь - оператора с камерой. Реальных денег у "Облика" тоже не было. Возникла идея - попытаться получить грант Института "Открытое Общество", более известного, как фонд Сороса. Я быстренько сочинил полуторастраничную заявку, которую и отвез в фонд. Прошел месяц, другой, - ответа не было. Тем временем первые кадры фильма были сняты. Приехал в Москву из США Павел Литвинов, с которым я заранее списался и который одобрительно встретил идею снять документальную ленту. К нему на 2-ю Фрунзенскую улицу я привез Ларису Иосифовну Богораз. Старые друзья и подельники мирно беседовали, вспоминали былые времена, а оператор снимал их невпопад: когда говорила Лариса - в кадре оказывался Павел, и наоборот. Позднее, в монтажном периоде, этот эпизод доставил нам много хлопот. Потом снимали Павла на Красной площади. Вообще-то снимать там без специального разрешения нельзя, а за разрешение надо платить. Но денег не было, решили попробовать так, авось, обойдется. И вправду обошлось: сняли проход Павла от Лобного места вниз, к Варварке. Признаюсь, ликовал: все-таки удалось запечатлеть одного из участников на месте легендарной демонстрации!

Заманчивой показалась мысль: найти Юрия Рыбовалюка, сидевшего с Вадимом в тюменском лагере. Разыскав адрес, я пригласил его на съемки, пообещав оплатить дорогу из Екатеринбурга в Москву и обратно. И это получилось! Встретил бывшего сидельца на Казанском вокзале, повез в музей Андрея Сахарова на набережной Яузы. Там такие полы оказались - дощатые, как будто и вправду в лагерном бараке. Да и сам Рыбовалюк с его фактурным, как говорят киношники, лицом, хорош был на фоне кирпичной стены...

С отцом Вадима мы условились сразу, точно обговорив время, что снимать его интервью будем в той самой квартире академика Бориса Николаевича Делоне на Ленинском проспекте, где нынче живет физик-теоретик Николай Борисович Делоне и где у любимого деда часто бывал Вадим. Там сохранилось множество прелестных деталей, украсивших изобразительный ряд фильма: прижизненные портреты Пьера Делоне, его сына Бориса Петровича, старинные часы, книги...

Потом были съемки института имени Сербского, абрамцевской дачи Делоне, куда мы притащили архитектора Сережу Шарова, двоюродного брата Вадима. Авантюристами мы были, - ведь финансовая ситуация в тот момент еще никак не определилась. Это уже потом Троянова обозначила себя в титрах не только режиссером, но и продюсером. То есть заявила: средства для картины достала я! Впрочем, это теперь уже совершенно неважно.

Настало лето, и, сидя на даче в своей калужской глухомани, где продолжал работу над текстом книги, я потерял надежду, что найдем все-таки деньги. Дело в том, что Елена Георгиевна заявила непреклонно: чтобы фильм получился, необходимо ехать в Париж и в Кембридж (к Буковскому), а, значит, нужны солидные средства. Оставалось ждать решения господина Сороса, - точнее, тех российских сотрудников Института, которые в Москве распределяли гранты...

Всю переписку с французскими знакомыми и Владимиром Буковским вел я. С ним обменивался письмами еще раньше - в надежде, что Владимир Константинович расскажет что-то о Делоне для моей книги.

"Конечно, я постараюсь что-то написать о Вадиме, - отвечал В.К., - хотя пишу теперь крайне редко и неохотно. К тому же, как вы верно вспомнили, когда-то написал предисловие к его книге, и теперь будет трудно не повторяться". Владимиру Константиновичу, как я понимал, очень не хотелось что-то сочинять - своих дел хватало, да и написано на эту тему изрядно. Но я продолжал одолевать Буковского письмами, на которые он терпеливо отвечал. В декабре я получил от В. К. следующее письмо:

"Я знаю, что мой приговор по делу 1967 года (так же как и по делу 1971 года) отменен. В декабре 1991 я получил соответственно две справки о реабилитации. Но я не знал, что это касается всего дела, т.е. и Вадика с Женей (Е. Кушева. - Ю.К.), в справке ничего об этом не сказано. Хотя можно было бы и сообразить, но, честно говоря, я об этом совершенно не задумался, настолько это решение показалось мне незначительным. Дело в том, что я не подавал на реабилитацию и даже немного удивился, получив эти справки. Но, поразмыслив, решил, что это просто российские власти со мной таким образом заигрывают (а они-таки заигрывали), ну и не придал значения. Что ж, по крайней мере, уж хоть та польза от их заигрывания, что вы теперь смогли получить дело.

...Между прочим, у меня есть несколько документов ЦК по нашим делам, где Вадик упоминается. Может быть, прислать вам копии? Часть из них я использовал в "Московском процессе" (книга В. Буковского. - Ю.К.), но это не имеет значения.

Наконец, о вашей просьбе что-то написать. Боюсь, мне будет очень трудно это сделать. Одной страничкой тут не отделаешься, а "исчерпать тему" мне не хватит упорства, да и времени займет слишком много - я пишу медленно и крайне неохотно. Быть может, было бы лучше написать предисловие (вступление? введение?)? Поймите меня правильно, у меня патологическая ненависть к писанию. Я даже письма пишу с большим трудом, через силу. Вот уже два года у меня контракт с французским издательством на новую книгу, и аванс уже прожил, а книгу так и не начал. Не могу себя заставить. Словом, это нереально, я только вас задержу. Потому предлагаю написать коротенькое предисловие, как бы рекомендацию читателю и т.п. Если вы согласны, то пришлите готовый манускрипт и я, анестезировав себя бутылкой коньяку, постараюсь выдавить несколько параграфов..."

Увесистую стопку листов я тут же отправил в Кембридж. А через некоторое время пришло письмо... из Парижа.

"Володя Буковский прислал мне вашу рукопись, - писала вдова Вадима Ирина. - Сердечно благодарю вас за эту книгу, за ваши кропотливые труды. Я и не смела мечтать об издании такой книги..." С этого письма началась моя регулярная переписка с Ириной Делоне, а потом - и дружба, подкрепленная многочисленными встречами в Париже, телефонными звонками. Это уже позднее у Ирины возникли какие-то странные претензии к некоторым местам в тексте, высказываниям моих собеседников. Что делать, это так обыкновенно, никакое доброе дело не остается, как говорят, безнаказанным...

Вскоре Буковский сообщил:

"Посылаю вам обещанные документы ЦК, в которых упоминается Вадик. К сожалению, их не так много: три по нашему делу 1967 и три по делу о демонстрации на Красной площади.

...Нашел у вас несколько фактических ошибок, например, о месте захоронения Вадика - он не в Сан-Женевьев де Буа, а на Новом Венсеннском кладбище. Точнее вам напишет Ира, я переслал ей вашу рукопись. Надеюсь, вы не возражаете?

Обещанное предисловие прилагаю. Разумеется, это черновой вариант, можно поправлять или дополнять".

Разумеется, я не возражал, тем более, получив от Ирины сердечное письмо. А от предисловия (оно стало в книге послесловием) был просто в восторге.

Вот такая переписка существовала к тому времени, когда я обратился к Буковскому с новой просьбой - участвовать в нашем фильме. Без него никакой картины я себе не мыслил.

Владимир Константинович отвечал по электронной почте (по-английски), что идея снять документальную ленту о диссидентах не нова; в прошлом несколько кинематографистов, в том числе знакомые В.К. москвич Евгений Цимбал и екатеринбуржец Борис Евсеев, предпринимали попытки. Но никто не сумел найти денег.

"Я думаю, вам следует контактировать с ними, - писал В. К., - потому что они отсняли уже определенный метраж. Это будет полезно, если вам удастся найти спонсора. В принципе, конечно, я не имею возражений против такого проекта, но у меня есть свои обязательства".

В июле 99-го я сообщил в Кембридж:

"Наконец-то нам повезло: Институт "Открытое общество" выделил грант на съемки фильма. Это очень важно, потому что кое-что уже отснято. А еще мы можем теперь приехать в Париж. Сможете ли вы прибыть туда хотя бы на день в середине сентября?"

Ответ последовал неутешительный. Причем произошла загадочная история, сильно запутавшая на некоторое время мои отношения с В.К. Кто-то из телевизионщиков (или документалистов) прислал ему синопсис (аннотацию) предполагаемого фильма о диссидентах, - действительно, как можно снимать ленту о правозащитном движении без участия Буковского? Владимир Константинович решил, что автор - я, и написал мне, что сниматься в такого рода картине он не хочет и не может. Это объяснение, дающее представление о взглядах В.К. на правозащитное движение в СССР, на нынешнее положение в России, приведу полностью (в переводе с английского).

"Хотел ответить на твое письмо раньше (прокомментировать твой синопсис), но был слишком загружен. По существу: я полагаю, что ты делаешь ошибку, относя нас всех вместе в одну категорию - "счастливую семью диссидентов". Иоффе и Огурцов, с одной стороны, Ковалев и я - с другой. В то время как двое первых пытались организовать политическую борьбу против советского режима, мы занимались правами человека без каких-либо политических целей и программ. Я не собираюсь критиковать их, но хочу подчеркнуть основное различие между нами, которое само уже отвечает на твои вопросы. Мы не могли быть "счастливой семьей", будучи столь по-разному ориентированы с самого начала. Кроме того, если первые два могут быть "обвинены" в том, что случилось позже (по крайней мере теоретически, отнюдь не в действительности), подобная критика в наш адрес смешна. Я не хотел реформировать советскую систему и никогда не предлагал никаких политических программ. Я протестовал, когда мои друзья оказывались в заключении за попытки воспользоваться конституционными правами, когда их, здоровых людей, упрятывали в психиатрические лечебницы.

Что произошло с крушением коммунизма? Если коммунизм не мог выжить без того, чтобы сажать нормальных людей в сумасшедшие дома, - это не моя проблема. Это их проблема. Если коммунистическая идеология и основные нравственные принципы оказались несовместимы, в этом надо винить Маркса и Ленина, но не меня. Никто не вправе предъявить мне претензию, что я вел себя аморально ради идеологической догмы, в которую никогда не верил и которой не обещал быть лояльным...

Пожалуйста, не пойми меня превратно. Я был рад видеть падение коммунизма, но как участник движения за права человека никогда не слышал похвал за это. Наша позиция была чисто защитная, мы не имели цели разрушить советскую политическую систему. Так что я могу честно ответить на любые упреки за настоящую ситуацию в России. Что я должен был, на ваш взгляд, сделать? Радоваться, видя моих друзей в тюрьмах и психушках за чтение самиздата?

Напротив, я могу обвинить их, советских людей, в том, что не следовали нашему примеру. Если бы они сделали это, сегодняшнее положение в России было бы совершенно иным. Начать с того, что советская система рухнула бы значительно раньше. Экономика страны оказалась бы менее расстроенной, а общество - более здоровым. И, кроме того, номенклатура не смогла бы сохранить власть или "приватизировать" богатство страны в собственный карман. Мы могли бы создать подлинную демократию и рыночную экономику, а не фикцию...

Но, как они говорят, они были "не готовы" для этого. Это тоже моя вина? Я сделал все возможное, чтобы помочь им. Первый раз я смог приехать в СССР в апреле 1991 года, раньше нам приезжать не разрешали. И я вполне определенно сказал, что необходимо сделать, чтобы предотвратить развитие событий по наихудшему сценарию. Посмотри мои публикации в прессе того времени - в "Огоньке", по телевидению и радио. Я призывал к всеобщей забастовке, к кампании гражданского неповиновения для того, чтобы заставить коммунизм отступить. И каков был ответ? Интеллигенция была разочарована моими предложениями. Меня открыто называли экстремистом, который жаждет конфронтации и крови (см. "Литературную газету"). "О, нет! - кричали они, - на улицы выйдут танки! Нам не нужны здесь такие "герои", как Буковский. Все, чего он хочет, - баррикады". Они были "все еще не готовы". Я вернулся в Англию.

Танки все-таки пришли на улицы несколькими месяцами позже. И люди появились на баррикадах. Я приехал опять в Москву 25 августа и опять точно сказал, что должно быть сделано: трибунал наподобие Нюрнбергского. Все это документально подтверждается, мои интервью Российскому ТВ в сентябре 91-го легко найти. Но опять общество оказалось "не готово". Вместо трибунала устроили слушания "по делу КПСС" в Конституционном Суде, ставшие фарсом. Я принял в них участие как эксперт в надежде превратить их в нечто более серьезное, но все напрасно. В последний раз я приезжал в Москву весной 1993 года (команда Ельцина просила меня помочь им с референдумом). К концу 1993 года я отказался от российского гражданства (оно было предоставлено мне без всякой моей просьбы) и больше не был в России. С 1996 года мне даже не позволено въезжать туда. Год назад российская телекомпания ВИД пыталась пригласить меня для участия в программе, посвященной истории моего "обмена" на Корвалана, но их документы отклонили. В результате ВИД был вынужден прислать съемочную группу сюда, несмотря на расходы. Программа была показана в мае 1998 года.

Итак, после всего сказанного, можно ли винить меня в создавшейся в России ситуации? Не проще ли винить себя? Я думаю, российское общество безнадежно, по крайней мере, я отказался от мысли пытаться сделать что-то. Вот почему мне не интересно сниматься в твоем фильме. Извини, Юрий, но слишком поздно. Мы ничем не можем помочь им".

Недоразумение, в конце концов, разъяснилось. Планы снять ленту о Вадиме Делоне без каких-либо обращений к текущим российским делам, сделать фильм-воспоминание Буковский воспринял благожелательно. И - удивительное дело! - моя переписка с Владимиром Константиновичем помогла нам получить визы. Чиновники в посольстве Великобритании задали резонный вопрос: вы намереваетесь снимать фильм, собираетесь в командировку (бумаги нам оформляла Всероссийская телерадиокомпания ВГТРК), тогда почему у вас частное приглашение? Я выложил перед ними письма Буковского, которые они зачем-то скопировали, и вопрос был исчерпан.

9 октября 1999 года мы приехали в Кембридж, проведя перед тем неделю съемок в Париже.

На лондонском вокзале Ватерлоо без препятствий прошли паспортный контроль, после чего "легко" нашли забытый Еленой Георгиевной в вагоне экспресса "Евростар" чемодан, и, наконец, погрузились в автобус, который долго кружил по Лондону, пока, наконец, не вырулил на шоссе. Глядя на широкую гладь Темзы, кружевное здание парламента, знаменитую башню Биг Бен, памятник Уинстону Черчиллю и другие красоты столицы Великобритании, я думал: вот совсем скоро увижу несгибаемого Буковского, легендарного сидельца, обмененного на главного чилийского коммуниста! Когда-то с замиранием сердца читал его книгу (еще тамиздатовскую) "И возвращается ветер". Меня потрясли не только ужасающие подробности советских тюрем, лагерей и психушек, но и выдающийся литературный талант автора, его феноменальная памятливость, юмор, чувство собственного достоинства. Без преувеличения, Владимир Буковский был моим кумиром, недосягаемым образцом человека чести и мужества. Вот поэтому волновался в ожидании встречи.

В доме Владимира Константиновича, после того, как все было отснято, за ужином шел длинный разговор. О чем? Конечно, о России, о правозащитном движении, о людях, которые в нем участвовали. Буковский вспоминал с улыбкой, как в первый свой приезд в СССР оказался под неусыпным надзором гебистских топтунов. Приближаться к нему, впрочем, они не решались: Гарри Каспаров выделил Буковскому своих дюжих телохранителей. В.К. показал любительскую видеозапись: митинг в Москве, на Маяковке, посвященный покойному Юрию Галанскову (1939-1972). Стараниями его друзей, и в том числе Буковского, поэт и правозащитник Юрий Галансков, погибший в лагере, был перезахоронен на одном из московских кладбищ. "Он исчерпал свой потенциал", - сказал Владимир Константинович с горечью.

Критически воспринявший горбачевскую "перестройку", Буковский точно разглядел ее суть, высказав о ее знаменосце соображения, которые помогают понять, что же представляет собой сегодняшняя Россия.

"...Его и сделали генсеком - как наиболее подходящего исполнителя грандиозного "оперативно-чекистского мероприятия", задуманного и разработанного мастером этих дел Андроповым еще в конце правления Брежнева. Не случайно говорили тогда чекисты некоторым особо доверенным деятелям из числа "либеральной" интеллигенции:

- Погодите, не торопитесь. Вот покончим с диссидентами, умрет Брежнев, и наступят большие перемены..."

Так что дело-то не в прогрессивности и либерализме "реформатора" Горбачева и тех, кто пришел ему на смену, а в том, что агонизировавший режим спасти было невозможно, - пораженную гангреной ногу ампутируют. Так и тут: самых одиозных "ушли" на пенсию, коммунистическую идеологию как официальную религию выкинули на свалку, затрубили на весь мир о переходе к рыночной экономике, - и весь цивилизованный мир стал считать Россию демократическим государством...

Не помню уже всех деталей разговора, но упрек в непротивлении советской коммунистической системе Буковский бросил и мне. Растерявшись, не нашел, что возразить, тем более что, по сути, он был прав. Ни я, ни большинство моих друзей и знакомых борцами не стали. Ни в каких акциях протеста не участвовали. Жили как умели, номенклатурных высот не достигли, но и в лагеря не пошли.

По возвращении в Москву, обдумав все хорошенько, написал Владимиру Константиновичу. В том письме я заметил, что, не имея намерений примазываться к славной шеренге борцов, все же могу сообщить, что распространением самиздата занимался: вдвоем с Сергеем Мнацаканяном перепечатывал "Раковый корпус" Александра Солженицына, его письмо четвертому съезду советских писателей, а еще раньше напечатал несколько экземпляров стенограммы суда над Иосифом Бродским (запись Фриды Вигдоровой), его стихи и кое-что еще. Немного, но все же...

Буковский быстро откликнулся, написал, что имел в виду не меня конкретно, а все поколение в целом, выразил надежду, что обиды между нами не останется.

Когда работа над картиной шла полным ходом, позвонила Ирина Делоне и взволнованно сообщила, что Российское телевидение показало какую-то документальную ленту о Вадиме, которую видел по телевизору кто-то из ее московских знакомых. Не скрою, я сильно обеспокоился. Стал наводить справки, и скоро обнаружил вот что. Действительно, некая телепрограмма, состоящая из трех сюжетов, прошла в эфир. Странным показалось соединение таких несоединимых, казалось бы, личностей, как Вадим Делоне, отец Павел Флоренский и кто-то третий, чье имя теперь не упомню. Выяснилось, что состряпал эту "работу" режиссер Потиевский. Откуда он заимствовал материал о Флоренском и третьем персонаже не знаю, но материал о Вадиме Делоне был беззастенчиво взят из моего сюжета, некогда снятого для РТР. Дело в том, что тот сюжет был безбожно сокращен, а почти весь отснятый материал остался на кассетах BETACAM, так называемых исходниках. Вот так просто, без упоминания автора и прошедшего в эфире сюжета, была сделана программа. Никакой творческой переработки, переосмысления украденного материала; видимо, режиссер руководствовался знаменитым мольеровским принципом: "Я беру мое добро там, где нахожу его". А как же авторские права, спросит читатель, а как же профессиональная этика? Непонятно о чем идет речь, сказал бы Даниил Хармс. Эти понятия нынче не в чести. Впрочем, я отвлекся.

Вторая поездка в Париж (и в Кембридж) дала мне тот материал, которого для будущей книги явно не хватало. Наталья Горбаневская, работавшая в ту пору в газете "Русская мысль", незадолго перед моей первой командировкой писала: "Перечитав книгу (сейчас я закончила ее второй просмотр), я поняла ее главный недостаток: живые, т.е. не записанные воспоминания у вас - только людей, оставшихся в России. Конечно, следовало бы так или иначе, хоть кровь из носу, приехать в Париж, поговорить хоть с теми же Прохоровыми и, конечно, совершенно обязательно с Ириной. Думаю, что это еще не поздно: вряд ли ваши переговоры с издательством в такой стадии, что надо завтра же положить дискетку на стол. Вы можете пока дать им первый вариант, чтобы они в принципе приняли решение, и предупредить, что намерены доработать за счет парижских встреч..."

Однако весной 98-го в Париже ряд встреч-интервью не состоялся (Ирина Делоне тогда почему-то не сочла нужным знакомить меня с Гинзбургом и некоторыми другими людьми), и вторая поездка приобрела больший смысл, нежели просто съемки. Да и Елена Георгиевна обронила загадочную фразу: "Работу над книгой и фильмом ты закончишь одновременно". Как в воду глядела...

Осенью 99-го года мы готовились к командировке. Зазвонил телефон: "Это говорит отец вашего водителя..." Так шутливо представился Алик Гинзбург, которого попросили найти кого-то, кто возил бы нас по Парижу (ездить с телевизионной камерой в общественном транспорте, разумеется, нельзя). Алик предложил помощь своего сына Алеши. Так началось мое знакомство с "трижды зэком Советского Союза" Александром Ильичом Гинзбургом...

***

Очень сожалел потом, что не встретился с Аликом в 98-м году, когда в первый раз оказался в Париже. Тогда было гораздо больше времени на всяческие долгие разговоры, возможности поближе узнать этого незаурядного человека.

В октябре 99-го я пришел к Алику и Арине, жившим неподалеку от площади Бастилии. Меня встретил худой человек небольшого роста, с едва заметной седой бородкой. Заядлый книгочей и коллекционер, из каждой поездки в Москву Алик килограммами вез новинки литературы. Провожая его как-то в Шереметьево, я поразился тяжести чемодана. "Книги", - объяснил Алик. А в Париже знал наперечет все барахолки, где он приобретал новые экземпляры для своего собрания миниатюрных утюжков и колокольчиков.

Алик был из тех, кто скупо и неохотно говорит о себе, а драматические воспоминания обязательно снижает острым словцом, шуткой, чтобы избежать ноток пафоса. Ему, в отличие от некоторых представителей правозащитного движения, были присущи терпимость и снисходительность. Журналист Виталий Дымарский, вспоминая свои беседы с Гинзбургом, писал: "Мучает меня вопрос, который впоследствии, при более близком знакомстве, мы не раз обсуждали с Аликом: о соотношении морали и эффективности. Я каялся перед ним за свой собственный и моих коллег конформизм, за то, что "когда Гинзбург сидел", мы вели вполне благополучную, по советским меркам, жизнь. Алик же возражал: "Да, я остался чист перед самим собой, но не надо переоценивать результативность правозащитного движения, само по себе оно ничего не могло сделать с той системой. Ее можно было сломать только изнутри. И у каждого был свой выбор: отчитаться или перед Богом и собственной совестью, или перед последующими поколениями".

Мне кажется, его доброжелательность к людям происходила от умения понимать и прощать слабости, заблуждения. А может быть, как и Владимир Буковский, в последние годы он испытывал горечь оттого, что бескорыстные порывы правозащитников, их чистый идеализм оказались никому не нужны в нашем отечестве. "Все-таки все мы были сумасшедшими", - сказал Гинзбург, когда однажды я вез его по Москве. Я горячо возразил, что не трудно лишиться разума, подвергшись принудительному "лечению" в психушках. "Я не о том", - заметил Алик, и продолжил в том смысле, что сама борьба с тоталитарным режимом была безумием. Меня огорчило, что он как бы принял точку зрения советских психиатров, вроде А. В. Снежневского и его коллег. Их полицейская теория вялотекущей шизофрении основывалась на том, что человек, выступающий против существующего строя, психически нездоров. Конечно, Алик, как я понял позднее, имел в виду не клинические, так сказать, представления о сумасшествии, а общечеловеческие...

В 1960 году 23-летнего Александра Гинзбурга упрятали за решетку за выпуск трех номеров поэтического сборника "Синтаксис". Никакой крамолы там не было - неопубликованные стихи Булата Окуджавы, Беллы Ахмадулиной, Иосифа Бродского и других поэтов. Два года он провел в лагерях Коми АССР. В 1964 году КГБ предпринял еще одну попытку засадить Гинзбурга по 70-й статье УК РСФСР. Но дело о "хранении антисоветской литературы" развалилось.

В феврале 1966 года в Москве судят Юлия Даниэля и Андрея Синявского. Александр Гинзбург отправляет письмо Председателю Совета Министров СССР А. Н. Косыгину.

"Я обращаюсь к Вам, - писал Гинзбург, - как к главе Правительства, по вопросу, который горячо волнует меня уже несколько месяцев. 5 декабря, в День Конституции, я убедился, что не только я, но и еще сотни людей обеспокоены судьбами арестованных в сентябре органами КГБ писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля. Арест Синявского и Даниэля поднимает целый ряд вопросов, решение которых относится к сфере деятельности главы Правительства.

Синявский и Даниэль, которым предъявляется обвинение в том, что они печатались за рубежом...могут быть привлечены к суду по ст. 70 УК РСФСР об антисоветской пропаганде. Что же такое антисоветская пропаганда на 49-м году существования советской власти? Я ставлю этот вопрос потому, что сам дважды привлекался по этой статье, и оба раза следствие сводилось к тому, чтобы убедить меня, что мои действия направлены против советской власти. К концу первого следствия (в 1960-61 гг.) я был готов согласиться с этим, так как советская власть в трактовке следователя...выглядела лишь машиной насилия над личностью...

Время сейчас, конечно, не сталинское, но и сегодня КГБ является серьезным тормозом на пути развития общественных форм жизни. Последний пример тому - "участие" сотрудников госбезопасности в мирной демонстрации 5 декабря на Пушкинской площади. Попытки развернуть лозунг с требованием гласности по делу Синявского и Даниэля или лозунг "Уважайте Конституцию", попытки сказать то же самое...вслух неизменно кончались скручиванием рук и увозом в ближайшее отделение милиции или штаб народной дружины... Если же смотреть глубже, то как, если не вмешательством в общественную жизнь, можно назвать арест Синявского и Даниэля и уже трехмесячное содержание их под стражей?

...Я считаю своим правом и долгом обратиться к Вам с этими вопросами. Я далеко не убежден, что и они не будут признаны антисоветскими. Моя неуверенность достаточно обоснована. Меня можно привлечь и осудить и за пользование иностранными источниками информации (я слушаю зарубежное радио, так как о деле Синявского и Даниэля в нашей стране до сих пор ничего не напечатано), и за знакомство с книгами этих авторов и одобрение их, и за участие в демонстрации 5 декабря, если кому-нибудь придет в голову назвать ее антисоветской, и за высказывание вслух того, о чем я пишу в этом письме. В 37, 49 и даже 61 годах сажали и не за такое. Но я люблю свою страну и не хочу, чтобы очередные непроконтролированные действия КГБ легли пятном на ее репутацию. Я люблю русскую литературу и не хочу, чтобы еще два ее представителя отправились под конвоем валить лес..."

Свое письмо Алик подписал так: А. Гинзбург, редактор журнала "Синтаксис". Надо ли говорить, что ответа Косыгина он не дождался. Зато этим посланием и распространенной в самиздате "Белой книгой", сборником материалов по делу двух литераторов, куда вошли стенограмма судебного процесса, отклики на суд в советской и зарубежной прессе, письма в президиум Союза советских писателей, руководителям партии и правительства СССР, в редакции газет, подписал себе приговор.

...В Советском Союзе, проводившем на протяжении десятилетий эксперимент по массовому оболваниванию людей, иметь собственное, отличное от общепринятого официального, мнение было опасно; народ наш, мне кажется, можно с этой точки зрения условно разделить на несколько групп. Одна из них, наибольшая по численности, воспринимала все происходящее со скепсисом и равнодушием. Простая иллюстрация: во время августовского путча в 91-м году соседи в калужской деревне спрашивали меня с усмешкой: "Ну что у вас там, в Москве?" Кровавые события октября 93-го также никакого впечатления не произвели, какая разница, кто там, в Москве, одержит верх? Здесь, в провинции, свои начальники, своя жизнь, к которой Москва имеет касательство отдаленное. От этих местных князьков зависит многое, а что от тех, столичных, - еще неизвестно. Разговоры о политике, о представителях высшей власти никого не занимали; гораздо важнее и интереснее, что председатель колхоза (он стал называться товариществом или как-то в этом роде) распродал, а точнее, разворовал колхозное имущество, что секретарь сельсовета Люба продала каким-то приезжим участок земли, ранее уже проданный одной местной женщине. Голосовали тоже безразлично: пожилая женщина, в прошлом доярка, говорила: "За этого уже голосовали, теперь попробуем за Жирного..." Имелся в виду Жириновский.

Думаю, прав был Владимир Буковский, заметивший с горьким сарказмом: "Десятки лет рубили людям головы - и, наконец, стали-таки рождаться безголовые люди нового типа". Но вместе с покорно-равнодушным большинством всегда находились несогласные, склонные к анализу и критике, и лучший тому пример - сам В. Буковский, А. Гинзбург, П. Литвинов и другие правозащитники. Кстати, кто-то рассказал мне забавную историю. Алику Гинзбургу пожаловались, что молодой физик Павел Литвинов, внук наркома иностранных дел Максима Литвинова, ведет неправильный образ жизни - то ли на бегах играет, то ли в карты; не возьмется ли Алик на него повлиять. Алик повлиял: представитель советского истеблишмента Литвинов к 68-му году стал одной из ключевых фигур правозащитного движения.

Нет, они вовсе не были сумасшедшими! Они были молоды, талантливы, как и все нормальные люди влюблялись, женились, рожали детей. Иногда разводились. Любили повеселиться в дружеской компании, выпить. Педагог и литератор, правозащитник Анатолий Якобсон шутливо сетовал: "Я бы ее, проклятую (водку. - Прим. автора), не пил, да ведь она вкусная!"

Другая большая группа советских граждан внешне адаптировалась к социально-политическому климату, демагогии и двуличию коммунистических вождей. Внутренне же эти люди не принимали всерьез то, что навязывала советская пропаганда и ангажированное ею искусство. Впрочем, и эту часть населения можно поделить на циников, посмеивавшихся над политической трескотней и при этом (часто с партбилетом в кармане) делавших свои карьеры, и людей, которые не протестовали вслух, но и всячески старались избежать какого-либо участия в "общественно-политической жизни".

Наивысший подъем гражданской активности (да и то в крупных городах страны) наблюдался в последние годы горбачевской "перестройки" и последовавшего за ней краха СССР. Никогда не забуду, какие несметные толпы людей стояли в очереди в московский Дворец молодежи, чтобы проститься с Андреем Дмитриевичем Сахаровым! Даже лютая стужа не испугала граждан, многие из которых, наверняка, вполне спокойно наблюдали несколько лет назад травлю великого ученого. Разгон телекомпании НТВ, последовавший недавно, был уже слабым всплеском возмущения: на митингах у телецентра в Останкино собиралось три-пять тысяч человек; сомневаюсь, чтобы на периферии кто-то устраивал демонстрации по этому поводу. Камень ушел на дно пруда, и ряска сомкнулась. Теперь предвыборные страсти захватывают разве политтехнологов, журналистов да самих "народных избранников"...

Но вернемся к нашему рассказу.

Андрей Амальрик (в книге "Записки диссидента") вспоминал: "...четыре месяца назад я вернулся из ссылки, о суде над писателями Даниэлем и Синявским знал главным образом по советским газетам, о демонстрации и письмах в их защиту слышал смутно, я слышал также, что Гинзбург заканчивает "Белую книгу"...и хочет устроить пресс-конференцию. Как-то он сказал мне, когда я сидел у него на продавленном диване, что в диване прямо под моим задом эта рукопись лежит, - но я никогда не просил ее почитать, отчасти потому, чтобы на возможный вопрос следователя ответить, что я ничего о ней не знаю. Я считал, что власти не будут церемониться ни с Гинзбургом, ни со мной, Гинзбург, вероятно, думал так же..."

- Мы познакомились за несколько месяцев до ареста Алика, - рассказывала Арина Гинзбург в программе "Монолог" "Радио России" весной 97-го года, - а накануне ареста должна была быть наша свадьба. Но его арестовали раньше, чем мы успели это сделать. И я начала добиваться, чтобы нам разрешили оформить брак хотя бы в тюрьме. Я работала преподавателем Московского университета, преподавала иностранцам русский язык. Меня моментально "зацепили" - стали вызывать и говорить: отказывайтесь, не может советский преподаватель иметь два облика. Профессиональных претензий мы к вам не имеем, но идеологически вы нам не соответствуете. Я, конечно, ответила, что отказываться от человека, который сидит в тюрьме, нельзя. Мои собеседники кричали, что я жертва ложно понятого чувства долга. Короче говоря, меня выгнали...

Это были два года кошмара, - слежка, обыски, бесконечные вызовы в КГБ. Ученый совет МГУ единогласно проголосовал против того, чтобы она продолжала работать преподавателем. Ректор университета академик Петровский сказал: "Я сделаю для вас все, что в моих силах". И Арине дали возможность работать в хранилище библиотеки.

Подруги стали избегать невесту политзаключенного, она осталась одна. Помог Арине адвокат Борис Андреевич Золотухин, который и сам был в опале за участие в политических процессах. С его помощью были собраны необходимые документы, удалось пробиться к тем, от кого зависело разрешить регистрацию брака в лагере.

- Когда стало ясно, что мы ничего не добьемся, - продолжала Арина Сергеевна, - Гинзбург объявил голодовку, которую он решил держать до победного конца. В одном лагере с ним сидели Юрий Галансков, Юлий Даниэль, Леонид Бородин и другие, которые поддерживали Алика.

"Что же еще остается делать, когда использованы все мыслимые и немыслимые способы добиться справедливости - и все безрезультатно? - писал из колонии особого режима Юлий Даниэль. - Причем, не думайте, что я говорю о некоей "справедливости" лишь в нашем "арестантском" понимании. Речь идет о том, запрещение чего законом и не предусмотрено и, стало быть, не является нарушением каких-то норм и правил... Вот в двух словах ситуация. У меня здесь есть товарищ - это Александр Гинзбург. Алик, как зовут его все знакомые... У меня к нему особое отношение, вполне объяснимое, если знать, что единственной причиной его ареста была книга "Процесс Синявского и Даниэля", составленная им... И вот что происходит с ним и еще с одним человеком, которого я знаю лишь по письмам, фотографиям и рассказам, - с Ириной Жолковской. Алик Гинзбург и Ирина - муж и жена; они были, выражаясь казенным языком, в "фактическом" браке. Оказывается, кроме любви и близости еще нужно "совместно проживать" и "вести общее хозяйство". И проживали они совместно, и общее хозяйство вели, и любили и любят друг друга, и были близки... Не было лишь штампа на паспорте, не было регистрации брака. И вот им сейчас отказывают в праве быть мужем и женой. А они, к несчастью, немного опоздали, или КГБ слишком поторопился: Алика арестовали за шесть дней до ЗАГСа, до регистрации, до свадьбы.

И вот - арест. Ладно, арестовали, судили, осудили. Не будем говорить о соответствии всего этого закону и правосудности. Но вот вопрос: что же им мешает завершить юридические процедуры по оформлению брака? Закон? Нет, закон не предусматривает запрещения оформления брака между тем, кто в заключении, и тем, кто на воле. Ведь даже дореволюционные, царские власти дали возможность обвенчаться В. И. Ленину и Н. К. Крупской, чтобы они могли быть вместе в ссылке. А вряд ли у царских властей было меньше претензий к Ленину, чем у советской власти к Гинзбургу!.."

А Алик, в свою очередь, написал заявление:

"Начальнику участка 17-а майору Анненкову

Настоящим уведомляю, что с сегодняшнего дня я держу голодовку. Причина голодовки - фактическое лишение возможности видеть близких. Все подробности и требования я изложил в письме в президиум Верховного Совета СССР, отправленном 12 мая. К местной администрации претензий по этому поводу не имею. Беседовать на эту тему с теми, кто не вправе положительно решить вопрос, считаю бессмысленным".

А в письме на имя члена Президиума Верховного Совета СССР академика И. Г. Петровского Гинзбург отмечал:

"...Знай я, что меня арестуют, так или поторопился бы с регистрацией, или еще что-нибудь сделал. Но ощущение возможности ареста было у меня только в октябре-ноябре 66 года. Отнес я тогда свой сборник в КГБ и вовсе не был уверен, что меня не заберут - организация такая, что никогда не знаешь, что ей в голову взбредет. Но прошел месяц, другой, я успокоился, стал устраивать свое будущее. Мне бы, дураку, подумать тогда, что обязательно постараются посадить. За это нельзя, так что-нибудь еще подберут, опыт у них есть...

Я понимаю, что длительная голодовка - это уже предпоследний способ протеста, но бесполезность в данном случае всех предшествующих ему для меня очевидна. На что я рассчитываю? На то, что у кого-нибудь, кому это станет известно, проснется совесть и захочется ему вспомнить некоторые заложенные в основе нашего государства принципы. Человечность - не последний из них..."

- В конце концов, меня вызвали в прокуратуру на Пушкинской, - вспоминала Арина Сергеевна все в той же радиопередаче, - и сказали: если вы нам пообещаете, что напишите здесь, не выходя из кабинета, ему письмо, что советуете прекратить голодовку, мы обещаем дать разрешение на брак. Я не поверила - они слова никогда не держали. Тем временем Алик голодал больше месяца. Я беспокоилась ужасно. Зная его характер, понимала, что он не отступит. Сложения он не могучего, здоровье тоже не самое крепкое, позади уже был лагерь в Коми.

Потом меня вызвали на Бронную, где находилось Главное управление исправительно-трудовых учреждений - то, что раньше называлось ГУЛАГ. Повели куда-то наверх, к начальнику управления, генералу, по-моему, его фамилия Кузнецов. Он встал из-за стола, пожал мне руку и с видом отца, выдающего дочь замуж, сказал: "Ну, поздравляю, вы своего добились. Вам разрешена регистрация брака". Был, наверное, июнь, а регистрацию назначили на 21 августа. Только потом я сообразила: 21 августа 69-го - годовщина советского вторжения в Чехословакию! И они ужасно боялись, что в лагере в этот день состоится какая-нибудь акция. И чтобы ее предотвратить, назначили нашу регистрацию.

...Может быть, акции солидарности с оккупированной Чехословакией в лагере и не состоялось, но интервью заключенного Гинзбурга в эфире прозвучало! Представить такое немыслимо, но это - факт. Каким-то образом выступление Алика в мордовском лагере записали на магнитную ленту, запись сумели переправить на свободу, и корреспондент CBS Билл Коул смонтировал выступления правозащитников Андрея Амальрика, Владимира Буковского, Петра Якира и Александра Гинзбурга. Программа была показана по телевидению в США и Европе...

- Собирала меня "вся Москва" - кто доставал дефицитную тогда икру, кто пек пирожки и готовил иную снедь, - рассказывала Арина Гинзбург. - В "инстанциях" сказали, что после регистрации брака разрешат свидание на трое суток. Я дала Алику телеграмму и поздно вечером с Казанского вокзала отошел обшарпанный поезд. В 6 утра он прибыл на станцию Потьма. Там высаживались все, кто ехал к близким в лагеря. Из Потьмы до поселка Явас шла узкоколейка, и надо было обязательно успеть сесть на эту "кукушку".

Наконец, добралась до лагеря "Заозерный". Меня привели в "штаб", перед этим тщательно обыскав. Вывели жениха; голова обрита наголо, одет в лагерную робу, но не совсем обычную. Для всех, кому предоставляли свидание с родными, была одна форма. На Гинзбурге она висела, он подтягивал штаны, и первый вопрос был: "У тебя есть английская булавка?" Конечно, булавки не было, а если б и была - ее бы отобрали. И в течение всей процедуры Алик придерживал штаны и запахивал на груди какой-то лапсердак. В документах меня обозначили, как преподавателя МГУ, Алика записали "швей-моторист", такая была у него лагерная профессия - шить рукавицы.

Он принес мне замечательный букет цветов. Оказывается, заключенным разрешали выращивать цветы - начальство забирало их 1 сентября для своих детей, которых шли в школу. Женщина (кажется, начальник спецчасти) сказала: "Встаньте, я хочу произнести речь. Пусть чувство, которое привело вас сюда, останется с вами на всю жизнь". А вслед за этим мы услышали крики: "Горько! Горько!" Это скандировали собравшиеся возле "штаба" зэки, друзья Алика.

Так прошли три дня. Алику разрешили забрать привезенные продукты: изнуренному голодом человеку сразу есть нельзя, и он старался есть как можно меньше. Иду я по поселку, утопающему в пыли, а навстречу мне мужичок: "Ты меня не помнишь?" "Нет", - отвечаю. "Я тебя обыскивал три дня назад. Мы тогда всю ночь за тебя пили, за таких баб, как ты..."

Потом Алик освободился, но в Москве жить не разрешили, он поселился в Тарусе (приснопамятный 101-й километр). Как-то туда приехал А. И. Солженицын (мы были уже знакомы через Наталью Дмитриевну, нашу старинную подругу) и сказал Алику, что закончил "Архипелаг". Писатель решил, что гонорар за эту книгу ляжет в основу фонда помощи политзаключенным и их семьям. Нужен человек, который взял бы на себя роль распорядителя фонда, согласится ли Алик заняться этим? Алик не раздумывая сказал: "Да, конечно", хотя было очевидно, что это означает очередную посадку. Что и произошло позднее. Но все-таки Гинзбург успел в качестве распорядителя солженицынского фонда сделать многое, в первую очередь, составить списки семей политзаключенных. Третий срок был тяжел. Гинзбург был серьезно болен: туберкулезная интоксикация. Под видом лечения пневмонии его кололи какими-то нейролептиками, и на суд вывели в таком состоянии, что он почти не мог говорить. На Западе началась кампания за освобождение Гинзбурга. Тем временем американцы взяли двух советских шпионов, Энгера и Черняева, которых приговорили к пожизненному заключению. Начались переговоры об обмене их на политзаключенных. Буковский уже был обменен, так что "практика" у компетентных органов имелась. А. Гинзбурга, Э. Кузнецова, В. Мороза и еще двоих заключенных привезли в Лефортово, а оттуда - в самолет и в США.

- Я узнала об этом случайно, - вспоминала Арина Сергеевна, - из передачи "Голоса Америки". Нам моментально предложили последовать за Аликом - мне, его старенькой и больной маме и двум нашим сыновьям. Сразу поехать мы не могли, - когда жили в Тарусе, к нашей семье прибился мальчик Сережа, ставший нашим приемным сыном. Еще девять месяцев я добивалась, чтобы его выпустили с нами. Безнадежно. Его забрали в армию. А мне сказали: если сейчас не уедете, то не выпустим никогда. Уже началась война в Афганистане...

Остановились на один день в Париже (прямых рейсов в США не было, американцы бойкотировали Аэрофлот), туда же прилетел Алик. Нас встречали представители русской эмиграции, и Ирина Алексеевна Иловайская, незадолго до этого возглавившая газету "Русская мысль", предложила мне работать в редакции. Через некоторое время в "Русскую мысль" перешел и Алик. Он готовил рубрику "Вести с родины", которая была очень важна. На Западе еще нельзя было принимать программы советского телевидения, советская пресса поступала тоже урывками, да и была она подцензурной.

Я всегда любила "Русскую мысль". В Москву в 60-70-е годы иногда попадали ее отдельные номера. Она была чуть "нафталинная", но был в ней некий шарм. К моменту, когда я начала работать в газете, сменилось поколение людей, стоявших у ее истоков. Еще жива была память о Г. Газданове, Б. Зайцеве, И. Одоевцевой и других. Еще работал в редакции человек, который очень повлиял на мою здешнюю жизнь - Кирилл Дмитриевич Померанцев. Он приохотил меня к эмигрантской литературе, которую я знала плохо, - произведениям Г. Иванова, И. Осоргина, Б. Зайцева, других писателей русского зарубежья. В редакции еще можно было встретить С. Рафальского, забавного желчного старика, который писал обзоры прессы.

И. Иловайская начала менять привычный облик газеты, она повернула ее к России, к правозащитному движению. Многие эмигранты первой волны отрицательно восприняли этот поворот, может быть, потому что он оказался резким, а может быть, потому что тематики этой оказалось много, на их взгляд. Позднее, в 97-м году, И. Иловайская вместе с протоиереем Иоанном Свиридовым, ставшим ее правой рукой, еще раз радикально изменила курс издания. Были уволены несколько сотрудников, в том числе Арина и Александр Гинзбург.

Фатима Салказанова, давний автор "Русской мысли", написала тогда открытое письмо И. Иловайской, где, в частности, говорилось: "Изгоняя из газеты диссидентов, чьи имена вошли в школьные учебники новейшей истории России, и предоставляя советско-московским деятелям с не самым безупречным прошлым право определять линию и политику газеты "РМ", Вы губите газету и ее репутацию в России".

От "Русской мысли" отвернулись друзья газеты, изгнание Гинзбургов было воспринято многими как личное оскорбление.

Как он жил последние годы? Конечно, мучился от вынужденного безделья, жадно смотрел передачи российского телевидения, ездил куда-то специально чтобы купить московскую газету "Коммерсант", много читал.

Закончу рассказ об Алике текстом, написанным четыре года назад, но, по некоторым причинам, не опубликованным. Примерно то же самое я сказал по радио "Маяк" летом 2002 года, комментируя сообщение о смерти А. Гинзбурга.

...Из Парижа пришло горькое известие: скончался правозащитник Александр Гинзбург. В это трудно поверить: Александр Ильич Гинзбург - для большинства знавших его просто Алик - так любил жизнь, был таким благородным и добрым, и в то же время - непоколебимым в своих демократических убеждениях. И вот - нет больше на земле "трижды зэка Советского Союза"...

Впервые увидел его в Москве; в 1994 году библиотеке иностранной литературы состоялся вечер памяти поэта-диссидента Вадима Делоне. Народу было, как говорится, - яблоку негде упасть. Среди разношерстной публики нельзя было не узнать Алика Гинзбурга: корреспондент старейшей эмигрантской газеты "Русская мысль", он в эту пору регулярно приезжал в Москву, писал статьи, встречался с друзьями.

"В январе 1967 года арестовали четверых моих друзей - Юрия Галанскова, Веру Лашкову, Алексея Добровольского и Павла Радзиевского, - вспоминал Александр Гинзбург, - меня не тронули, хотя было совершенно ясно, поскольку уже прошли обыски, что я буду следующим". Демонстрация в защиту арестованных состоялась 22 января, а на следующий день взяли Гинзбурга. Как он сам говорил, "когда сидишь достойно, то, как правило, сидишь и легко". Конечно, легко ему не было ни тогда, ни позднее, когда в феврале 1977 года Алика арестовали в третий раз. "Прегрешений" было более чем достаточно: первый распорядитель основанного А. Солженицыным общественного Фонда помощи политзаключенным и их семьям, член Московской Хельсинкской группы. Срок ему отмерили - восемь лет лагерей особого режима. В 1979 году Александра Гинзбурга вместе с другими политзаключенными обменяли на арестованных на Западе советских шпионов. Так началась жизнь Алика и его семьи во Франции...

Он был человеком удивительного обаяния. Что-то очаровательно детское было в его улыбке, в его заразительном смехе. О своих злоключениях он вспоминал не иначе как с юмором. Когда мы снимали его в Париже для фильма о Вадиме Делоне, он сказал: "Заранее должен предупредить, что свидетель из меня не очень хороший. Моя подельница Вера Лашкова, вспоминая что-нибудь интересное, что происходило в Москве, обязательно добавляет: "А Гинзбург в это время сидел"...

В пору работы в "Русской мысли", где Арина Сергеевна была заместителем главного редактора, Алик заказал себе визитную карточку с текстом: "Александр Гинзбург, муж заместителя главного редактора". Дом Гинзбургов на парижской улице Монгале был тем местом, куда так приятно было придти - для дружеской беседы, просто проведать Алика, подарить ему только что изданную в Москве книгу...

В последние годы Александр Ильич тяжело болел: сказывались последствия тюрем и лагерей. Но даже, глядя на него, сильно исхудавшего, ослабевшего, не верилось в возможность печального исхода. И вот телефонный звонок, ужасное сообщение: Алика не стало. Ему было всего 66 лет...

***

Фрагменты этой части будущей книги, касающиеся Александра Гинзбурга, в сильно сокращенном виде были опубликованы в трех номерах газеты "Русская мысль" в апреле-мае 2005 года.

Вместе с последним куском редакция прислала мне документ, который воспроизвожу без малейших изменений.

Уважаемая редакция,

Посылаю вам свой ответ на вашу публикацию "Когда вылетает сова Минервы" (№ 15-17, апрель-май 2005 г.). Я знаю, что имею право на ответ в размере опубликованной статьи.

Не сомневаюсь, что вы напечатаете мое письмо (разумеется, без сокращений и изменений) в одном из ближайших номеров вашей газеты.

Арина Гинбзург

Париж, 9 мая 2005 года

Paris, 1, rue Montgallet - 75012

Телефон (факс): 01.44.87.02.76

Поле после битвы

Письмо в редакцию

Когда-то великую русскую актрису Фаину Георгиевну

Раневскую спросили, почему она не пишет

воспоминания об Анне Андреевне Ахматовой, с

которой их связывает близкая дружба. "А она меня

об этом не просила", - коротко ответила

Раневская.

"Русская мысль" опубликовала в трех номерах с продолжением (№ 15, № 16, № 17, апрель - май 2005) историю жизни Александра Гинзбурга и нашей семьи. Хочу сообщить читателям, выразившим интерес к этой публикации, что никто из нас (ни я, ни наши дети, не наши друзья) к статье с претензионным названием "Когда вылетает сова Минервы" не имеет никакого отношения.

Так уж случилось, что газета, в которой Александр Гинзбург проработал 10, а я 17 лет, не сочла нужным уведомить нас с сыновьями о предстоящей публикации и тем более - не поинтересовалась нашим к этому отношением, что было бы естественно, с человеческой точки зрения, да и с юридической - не вредно.

Не посчитал это своей обязанностью и автор статьи - журналист Юрий Крохин. Казалось бы, не будучи ни участником описываемых событий, ни близким другом Гинзбурга, Крохин должен был хотя бы озаботиться точностью приводимых фактов и деталей. Но нет, не озаботился. А зря. В статье его столько неточностей и несообразностей, что даже когда он описывает какой-нибудь факт, имевший место, эта недостоверность превращает и его в полуправду, что, как известно, хуже всякой лжи.

Не собираюсь утомлять читателей примерами этих многочисленных ошибок. Но и голословной быть не хочу. Посему и приведу несколько примеров, касающихся не только А.Гинзбурга. Сделать это необходимо и еще по одной причине. Автор статьи выбрал довольно оригинальный способ изложения: очень часто он не выделяет кавычками прямую речь "героев", которая у него так плавно перетекает в его собственные рассуждения, что может оставить у читателя ложное впечатление исповедальной задушевной беседы между близкими друзьями. А это, как сказал бы Михаил Афанасьевич Булгаков, "граждане, опять-таки случай так называемого вранья".

Так, рассказывая об аресте А.Гинзбурга в 1967 году, автор (сначала как бы моим голосом) сообщает: "Это были два года кошмара - слежки, обыски, бесконечные вызовы в КГБ". И добавляет (уже от себя): "Подруги стали избегать невесту политзаключенного, она осталась одна".

Ложь. Была слежка, были обыски, были вызовы в КГБ (не бесконечные). Но не было никакого кошмара. Была трудная, но достойная и честная жизнь, полная смысла и значения, иногда - горькая, иногда - веселая и даже счастливая. Как водится, кто-то из знакомых, конечно, испугался и отошел в сторону. Но осталось, а главное - появилось - столько друзей, что их тепла и участия хватило на всю оставшуюся жизнь. Я не знаю, долетит ли до них "Сова Минервы", но на всякий случай хотела бы еще раз выразить им нашу благодарность, а заодно извиниться за безответственные умозаключения Ю.Крохина.

Еще один пример. Крохин пишет: "Каким-то образом (каким же это? - А.Г.) выступление Алика в мордовском лагере (с броневичка - А.Г.) записали (кто? - А.Г.) на магнитофонную ленту, запись сумели переправить на свободу, и корреспондент Билл Коул смонтировал выступления (!!- А.Г.) правозащитников Андрея Амальрика, Владимира Буковского, Петра Якира (добавим необходимое уточнение - их "выступления" были записаны на воле - А.Г.) и Александра Гинзбурга. Программа была показана по телевидению в США и Европе".

Как же все было на самом деле? История эта широко известна, но опять-таки придется восстановить ее в деталях. (Заодно, надеюсь, читателю станет понятно, как многокрасочная реальная жизнь, попадая в творческие объятия Ю.Крохина, превращается в унылое одноцветное полотно.) Итак. Летом 1969 года надзиратели мордовского лагеря принесли Александру Гинзбургу (которого звали в зоне "русский народный умелец") починить служебный магнитофон. Естественно, микрофон был предусмотрительно выкручен. Оказалось, впрочем, что поломки никакой и не было, просто весь аппарат был забит тараканами. "Народный умелец" быстро справился с насекомыми и переставил детали магнитофона так, чтобы он начал работать на запись. Тогда почти прямо на глазах у надзирателей и были записаны две пленки. На первой - Юлий Даниэль читал переводы Кнута Скуениекса (латышского поэта, сидевшего в соседней зоне), на второй - политзаключенные разных национальностей рассказывали о положении в советских лагерях и обращались за помощью к мировой общественности. Обе передачи издевательски кончались так: "На этом мы заканчиваем нашу передачу из политического лагеря № 17. Передача была организована по недосмотру администрации. Вел передачу Александр Гинзбург".

С большим риском обе пленки были отправлены на волю. Первая из них жива и хранится в московском "Мемориале". Я сама видела по НТВ передачу (ее вел Лев Новожёнов), в которой прокручивали эту пленку. У второй судьба более печальна. Мы передали ее на "Голос Америки", где она и прозвучала впервые (правда, с некоторыми сокращениями). Там же она потом и пропала. Впоследствии, рассказывая об этом в одном из своих московских телеинтервью, А.Гинзбург добавлял: "Наши надзиратели к этому времени уже привыкли слушать западное радио, вздрагивая иногда, когда вдруг звучали их фамилии. Но когда по "Голосу Америки" они услышали наши собственные голоса, говорят, у начальника лагеря случился сердечный приступ". История с Биллом Коулом, описанная Ю. Крохиным, имела место, но уже позже.

И последнее. В 1997 году из "Русской мысли" были уволены 6 сотрудников. Сегодня, благодаря Ю. Крохину, мы имеем, наконец, возможность понять, что же тогда случилось. Он пишет: "В 1997 году И.Иловайская вместе с протоиереем Иоанном Свиридовым, ставшим ее правой рукой, изменила курс издания. Были уволены несколько сотрудников, в том числе Арина и Александр Гинзбург (так - А.Г.). Арине и Алику потеря любимой работы нанесла глубокую душевную травму".

Что-то я не помню, чтобы А.Гинзбург жаловался кому-то на "душевные травмы". Но я отлично помню, что в этой истории "изменения курса" приняли участие и еще некоторые доброжелатели, которые вскоре и заняли освободившиеся места уволенных. Теперь, видимо, наступило время, когда хочется от этого отмежеваться, тем более что покойная И.Иловайская не может им ни возразить, ни ответить.

... У каждого из нас есть копирайт на собственную судьбу. Так научитесь же относиться к этому с уважением.

В № 21 (4554) 2-8 июня 2005 года "Русская мысль" опубликовала мое письмо в редакцию газеты.

Доброе дело не останется безнаказанным

Письмо в редакцию А. С. Гинзбург, последовавшее за публикацией в трех номерах газеты фрагментов последней части моей книги "Когда вылетает сова Минервы", заставило взяться за перо, хотя не в моих правилах отвечать на подобного рода выступления. Недопустимый, оскорбительный тон письма, передергивание фактов делают какой-либо диалог невозможным. И все-таки считаю нужным внести некоторые уточнения - для читателей газеты.

Причина ярости госпожи Гинзбург ясна как день. Ее объяснение - в приведенных словах Раневской о том, что Ахматова не просила ее писать воспоминания. Пример неудачный. Замечу, что Ахматова не просила ни Лидию Чуковскую писать ее "Записки", ни Анатолия Наймана его книгу о ней. Полагаю, Эренбург ни у кого не спрашивал разрешения писать "Люди, годы, жизнь"...

Итак, Арина Сергеевна не просила меня писать о жизни ее семьи, а я взялся не за свое дело. Да еще и налгал, как она утверждает. Только лукавит госпожа Гинзбург.

В 1999 году в Париже А. С. Гинзбург вручила мне аудиокассету с записью ее выступления на "Радио России" (эфир 29.03.97 и 5.04.97). С какой целью? Для моего, так сказать, общего развития? Едва ли. Никоим образом не оговорив варианты использования этой аудиозаписи, госпожа Гинзбург, таким образом, допустила, что текст ее выступления перед микрофоном будет так или иначе воспроизведен. Что и было сделано мною вполне добросовестно. К счастью, аудиокассета у меня имеется, и я готов предоставить ее любому здравомыслящему человеку, даже не эксперту, чтобы убедиться, что выступление А. С. Гинзбург в эфире воспроизведено на бумаге абсолютно точно. В некоторых случаях, чтобы не утомлять читателя длинной прямой речью, она переведена в косвенную...

Так что авторская, то есть моя, ложь (или полуправда, или ошибки), о которой говорит госпожа Гинзбург, - плод ее разгневанного воображения; видимо, Арина Сергеевна плохо помнит, что именно и какими словами она произносила у микрофона. И после того, как она поведала в эфире всему миру историю лагерного бракосочетания и пр., Арина Сергеевна обвиняет меня в недозволенном вторжении в частную жизнь ее семьи! Имеются у меня и записанные на диктофон рассуждения Александра Гинзбурга. Не удивлюсь, впрочем, если госпожа Гинзбург объявит, что аудиокассету я у нее выкрал, а все прочее фальсифицировано; злоба плохой советчик в делах.

Впору изумиться, что корректный, предельно доброжелательный, если не сказать больше, по отношению ко всем персонажам текст фрагмента вызвал столь неадекватную реакцию. Как не вспомнить тут слова из булгаковского романа: "Оскорбление - обычная награда за хорошую работу". Можно, конечно, поразмышлять о странных вещах, что происходят с людьми в эмиграции; видит Бог, кое у кого путаются представления о том, что хорошо, а что плохо, а авторитарные замашки благополучно "монтируются" с демократическими убеждениями...

"Копирайт на собственную судьбу", как изящно выразилась Арина Сергеевна, у нее никто не отнимает. Но и на мое право писать честно и заинтересованно о том, что является частью отечественной истории и представляет отнюдь не интерес к чьей-либо личной жизни, посягать не позволю никому.

***

Вернусь к рассказу о фильме. Летом 2000 года наступил период монтажа и озвучания. Режиссер Елена Троянова тяжело болела, неделями не выходила из больницы. Я отклонил предложение канала "Культура" дать другого режиссера.

Ситуация складывалась сложная: деньги Сороса куда-то исчезли, растаяли, использовать хронику Красногорского архива кинофотодокументов нельзя - платить нечем. С трудом нашли кое-что в недрах канала "Культура". В процесс пытались вмешаться и некоторые телевизионные начальники. В частности, нам заявили, что эпизоды с участием генерала армии Александра Майорова и посла Чехии в России Лубоша Добровского лишние; между тем я был убежден, что они-то и являются смысловой кульминацией картины и не согласился на уступки.

Материал с трудом втискивался в рамки 52-минутного телевизионного формата, важными кусками приходилось жертвовать. На Зубовском бульваре, где в здании РИА "Новости" мы монтировали фильм, к нам относились прохладно: с нами монтажеры работали за зарплату, а за сюжеты компании Видео Интернешнл они получали неплохие суммы в долларах. Даже оставить громадную сумку с кассетами-исходниками было негде: каждый раз я привозил ее на Зубовский, а потом забирал домой... Страшно досадовал, что в окончательный вариант картины не вошло интервью Виктора Файнберга (причиной был брак по звуку). Один из семерки демонстрантов, он не был близким другом Вадима. Но в рассказе его прозвучали какие-то чрезвычайно симпатичные наблюдения - жил в его памяти собственный образ Вадима Делоне. Виктор приехал на съемку в кафе "Де Маго", что возле древней парижской базилики Сен-Жермен-де-Пре, и первым делом выставил на столик бутылку водки. Елена Георгиевна умоляюще воскликнула: "Виктор, пожалуйста, только не сейчас!". Файнберг подчинился режиссеру, наполнил бокал, который и держал в руках на протяжении съемки. И только произнеся последние слова: "Помянем Вадика!" выпил...

В конце концов, после долгих мучительных месяцев работы картина была смонтирована, озвучена. В октябре 2000 года в одном из залов Музея кино на Красной Пресне была устроена премьера. Народу собралось множество - друзья и родные Вадима Делоне, наши знакомые, журналисты. Осталось впечатление, что публика хорошо приняла картину - после финальных кадров раздались дружные аплодисменты, нас поздравляли, произносили лестные слова...

Несколькими неделями позже я привез кассету с фильмом и книгу в Париж, где на презентацию собралось немало наших соотечественников. Евгений Сидоров, тогда посол России в ЮНЕСКО, вспоминал об этом мероприятии:

"По инициативе Алика Гинзбурга вечер памяти поэта Вадима Делоне в нашем парижском представительстве. Этот рано погибший юноша, вышедший в 68-м на Красную площадь вместе со своими товарищами в знак протеста против вторжения советских войск в Чехословакию, летел навстречу своей судьбе, как мотылёк на свечу. "Я понимал, что за пять минут свободы на Красной площади я могу расплатиться годами лишения свободы". Так и получилось. Смотрели телевизионный фильм о Вадиме, была представлена хорошая книга о нём Ю. Крохина.

Не люблю слов "диссидент", "инакомыслящий". Это именно те толпы, которые молчали, в том числе и аз грешный, были инакомыслящие, а единицы, подобные Вадиму Делоне, мыслили, по сути дела, верно, пусть и не в масштабах истории, но в пределах личной убеждённости и товарищеской этики".

О предстоящей премьере "Дуэли Вадима Делоне" рассказали в своих программах "Радио России" (10 октября 2000 г.) и "Эхо Москвы" (11 октября 2000 г.). А месяц спустя короткий сюжет посвятило выходу книги о Вадиме Международное Французское радио (RFI).

Канал "Культура" трижды демонстрировал "Дуэль Вадима Делоне". Не могу по совести сказать, что удовлетворен тем, что у нас получилось. Но фильм снят, его видели миллионы людей в нашей стране и за рубежом. Документальная лента живет, можно сказать, отдельной от своих создателей жизнью. Мы выполнили как могли свою миссию - рассказали о жизни и борьбе Вадима.

Вместо заключения

Рецензии и отклики на мои книги и фильм "Дуэль Вадима Делоне" привожу здесь вовсе не из тщеславия. Эти публикации, думается, тоже документы времени. А, кроме того, как утверждал Жюль Ренар, иной раз критическая статья не любимого нами критика приводит к тому, что начинаешь любить раскритикованную им книгу...

Некоторые отклики на книгу о Вадиме Делоне нашел в Интернете, в поисковой системе "Яндекс". С удовольствием привожу эти ругательные "рецензии": брань всегда читать интереснее, чем похвалы; интересно угадывать, кто автор...

Электронная газета "За СССР" открывается такой подборкой "новостей":

Александр Сизов, Движение "За Советский Союз". По городам и весям.

В г. Тарту (Эстония) сняли ограничения на размер арендной платы на жилье. Вскоре бездомными стали одинокие матери, пенсионеры, больные люди.

* * *

Заключенных в тюрьмах США более 2 млн. человек. По числу заключенных Америка опережает Европу в 5 раз, Канаду - в 6 раз.

* * *

Ежегодно в России исчезают 50 тыс. человек. Просто выходят из дома и исчезают.

* * *

Бывшего президента США Джорджа Буша-старшего во время Корейской войны сбили наши советские доблестные летчики. Подобрала Буша в море американская подлодка.

* * *

"Коммунизм жив, и не потому, что его искусственно возродили, а потому, что никогда не умирал" - в 1995 году признала редактор парижской газеты "Русская мысль" Ирина Иловайская, хотя русского и в газете и в Иловайской не больше, чем в скунсе.

* * *

Вышла книга Юрия Крохина "Души высокая свобода" о диссиденте Вадиме Делоне, который дружил с предателем В. Буковским, поддерживал спровоцированный США мятеж в Чехословакии. Потом тюрьма, отъезд в Париж. Переоценив свои возможности, в эмиграции себя не нашел, недоучки там не нужны. Дед, знаменитый математик, отец, доктор физико-математических наук, говорили: "Вадим, ты на плохом пути". Жизнь доказала их правоту. Делоне умер на чужбине в 36 лет. Жизнь бесплодная и печальная, какая уж там "высокая свобода"? Скорее ежесекундное падение совершенно искусственной жизни.

(Газета "За СССР" · 1(84) за 2001 год)

Еще одна виртуальная рецензия - с сайта "Полит.ру" (Редакция: polit@zhurnal.ru)

Владимир Кукушкин

Разные книги: книжный Карамзин Людмилы Петрушевской, Мегаистория Игоря Смирнова родилась на диване, художественная жизнь 1939, Делоне и "Эксмо-Пресс" на пути к культуре

Раскоп первый, профессиональный.

Мария Чегодаева Два лика времени (1939: один год сталинской эпохи). - М: "Аграф", 2001. Cерия "Символы времени"

Раскоп второй, дилетантский. "О наших немодных делах", "по холсту расползаются краски"

Юрий Крохин Души высокая свобода: Вадим Делоне. Роман в протоколах, письмах, цитатах. - М: "Аграф", 2001. Серия "Символы времени"

Книга о самом романтическом персонаже диссидентского движения - поэте Вадиме Делоне - на самом деле никакой не роман, а хаотичный набор документов, отрывков из книг, статей, писем, но главным образом - фрагментов интервью. Одни и те же истории без конца повторяются, прямая речь наплывает на прямую речь, цитата перебивается другой. То, что текст поделен на главы, - не более чем условность: в московских главах - про Париж, а в парижских - про Москву. История про то, как Делоне познакомился со своей будущей женой, рассказана, по меньшей мере, раза четыре, просто потому, что в том или ином контексте о ней упоминает каждый мемуарист. В результате, "ветреный корнет" нашего правозащитного движения тонет в густом московско-эмигрантском быту, и остается один автор, который сетует, восхищается, умиляется, историософствует, поучает. Единственный вразумительный и яркий текст в трехсотстраничной книге - пятистраничное Послесловие Владимира Буковского "Он и был гусарским корнетом...". В нем, собственно, и рассказывается о Вадиме Делоне.

Фамилия автора показалась подозрительно знакомой. Что же это за Кукушкин? И вспомнил. Цитирую.

"Вымыслы про "обезглавленную" армию звенят уже полвека. Вот последняя на эту тему публикация: журнал "Новости разведки и контрразведки" (1995, № 40-41), огромная статья Владимира Кукушкина "Дело" Тухачевского - фальшивка нацистских спецслужб". Что же за новость расскажет нам товарищ Кукушкин?

А рассказывает он все то, что придумал недобитый гитлеровец В. Шелленберг. Все, что гитлеровец говорил 50 лет назад, Кукушкин повторяет слово в слово, выдавая бред фашиста за свои научные открытия. Сплетни, которые вот уже 50 лет обсасывает вся мировая бульварная пресса, товарищ Кукушкин рассказывает взахлеб как последние новости разведки. Читая статью, перестаешь понимать, где Шелленберг, а где Кукушкин. Статья переплетена цитатами Шелленберга весьма густо, Кукушкин верит фашисту во всем, соглашаясь со всеми весьма диковинными нестыковками..." Это - из книги Виктора Суворова "Очищение".

Оказывается, В. Кукушкин специалист широкого, так сказать, профиля. Он и в анализе литературы силен, и в секретах разведслужб знает толк, и в истории диссидентского движения сведущ. Интересно бы узнать, какова его первая профессия?

Приведу отклик, появившийся в столичной газете "Вечерний клуб".

О Вадиме Делоне - без патетики

Рассказывая о такой судьбе, какая выпала поэту и правозащитнику Вадиму Делоне, легко впасть в патетику или слезливость. Автор книги "Души высокая свобода. Вадим Делоне" московский литератор Юрий Крохин сумел найти верный тон, - уравновесил его ироническим подзаголовком "Роман в протоколах, письмах и цитатах".

Делоне не погиб в лагере, как Юрий Галансков и Анатолий Марченко, не покончил с собой как Анатолий Якобсон и Илья Габай. Ему выпал жребий окончить свои дни на чужбине, в вынужденной эмиграции. Оказавшись на родине предков, во Франции, Вадим тосковал по оставшимся в России родным и друзьям. Он так и не выучил французского языка, везде и всюду с гордостью заявляя: "Я русский поэт!" По словам Владимира Буковского, Вадим Делоне и диссидентом-то стал "случайно", за компанию. Все-таки главным его делом должна была оставаться поэзия. На самом деле так оно и было. Между арестами и отсидками Вадим писал стихи - скромный по объему томик вышел в Париже уже после кончины автора. В эмиграции Вадим писал книгу прозы - "Портреты в колючей раме", еще в рукописи удостоенную премии имени Даля. Увы, и это произведение было напечатано, когда Делоне уже не было в живых.

Выход книги "Души высокая свобода" в московском издательстве "Аграф" совпал с премьерой телефильма "Дуэль Вадима Делоне" на канале "Культура".

Юрий ПЕТРОВСКИЙ

И еще одна публикация - из той газеты, в которой "русского не больше, чем в скунсе".

Другие по живому следу

Вышедшая недавно в Москве биография поэта Вадима Делоне, известного больше благодаря участию в знаменитой демонстрации на Красной площади против оккупации Чехословакии, имеет настораживающий подзаголовок "Роман в протоколах, письмах и цитатах". Однако никаких свойственных романам поэтических вольностей и фантазий, причиной которых чаще всего бывает недостаточная осведомленность и не доведенная до конца работа исследователя, в книге Юрия Крохина не оказалось. Напротив, в изобилии представлены интереснейшие документы из архивов КГБ, протоколы следствия, выдержки из прессы, воспоминания современников, интервью с друзьями и знакомыми Делоне. Работы там больше чем достаточно: наверное, переписывал от руки, вряд ли в тех местах, где допустили до документов, любезно предоставили в придачу копировальную машину.

Юрий Крохин пишет в своем предисловии, что, начав с радио- и телепередач, сначала о Леониде Губанове, затем о Вадиме Делоне, слышал даже от знакомых такие реплики: "Как ты сумел это пробить? Ведь это же никому сейчас не интересно!" Это верно лишь отчасти; действительно, в головах и сердцах тех, кто сейчас что-то решает - от судьбы страны до таких мелочей, как книгопечатание, - ничего лишнего: только деньги. Интересы же других просто не принимаются в расчет. А между тем количество потенциальных читателей, по самым скромным подсчетам, значительно превышает грустный двухтысячный тираж книги о Делоне.

Действительно, все, чья молодость попала на эти годы, конец 60-х - начало 70-х, прямиком со школьной скамьи утыкались в компромисс, который к этому времени стал тем мучительнее, что ставкой была уже не жизнь, а сравнительно скромный комфорт, и в мыслях часто возвращаются к этой исходной точке. Те годы, правда, о них представляют интерес для целого поколения.

...В воображении моих ровесников, хотя осознавали суть происходящего из школьников почти никто, из студентов - совсем немногие, что уж говорить о практически лишенной подпольной литературы (но отнюдь не здравого смысла) рабочей молодежи, поселилась эта расплывчатая бродячая легенда, появилось ощущение присутствия где-то рядом этого собирательного героя нашего времени под названием "диссидент". Бледные копии стихов, отпечатанных в максимальном количестве экземпляров на папиросной бумаге. "Раздайте плакаты, Владимир Буковский, Налейте по стопке, поэт Делоне". Какие-то постоянные сумерки, слабо освещенные мертвецким светом серо-зеленоватыъх вывесок на улице Горького. И это восторженное ощущение сырого, свежего, нового ветра.

И вот об этой эпохе, кажущейся теперь счастливой именно благодаря отваге, посмевшей утвердиться в душе благодаря горстке смельчаков, человек написал книгу, чтобы полузабытое имя поэта не было стерто со страниц памяти.

Из этой биографии узнаешь историю семьи Делоне начиная с занесенного в российские снега врача наполеоновской армии. В ней представлены и круг друзей, и неуютная окружающая среда. И вся короткая и яркая жизнь молодого поэта, оборвавшаяся в изгнании. И подробности печальной истории похорон, когда мэр-коммунист Сен-Женевьев-де-Буа не дал разрешения похоронить Вадима Делоне на русском кладбище. После его смерти о нем, как и о других, кто боролся "за нашу и вашу свободу", вспоминали редко. Как пишет Ю. Крохин, "идеологи и организаторы перестройки" суть те же гебисты и высшие партфункционеры, плоть от плоти большевистской банды, семьдесят с лишним лет гноившей собственный народ".

Подумать только, единственная книга Вадима Делоне в России вышла в 1993 году в Омске. Посмертно. И те, что вышли за границей в 80-е годы, тоже вышли посмертно. Так что Владимир Буковский, чьи воспоминания приведены в этой книге, ошибается, когда пишет: "Я выбил через своего французского издателя - книгу его издали, что было тоже непросто. Как-то уговорили: надо парню помочь! А то как? Поэт, живет в Париже - и ни одной книжки не выходило! Все сделали, и Вадик как-то оживился".

Нет, Франция, родина предков, отнеслась к молодому поэту-изгнаннику не хуже и не лучше, чем к собственным детям-поэтам. Жаль, что в приложении не приведено подборки стихов Делоне, как это сделано даже в книгах о таких широко издаваемых и переиздаваемых поэтах, как Мандельштам, Цветаева. Ведь стихов Делоне сейчас практически не достать.

Хочется верить, что книга будет замечена, что автор книги продолжит свою работу, уточнит некоторые неверные данные, вкравшиеся в книгу из-за неточностей памяти друзей и современников Вадима, напишет другие книги, может быть, сделает новые фильмы, чтобы выброшенные из истории имена ее героев заняли положенное им место. И главное - что будут изданы и приобретут заслуженную известность книги поэта Делоне. Это нужно не ему, а всем нам.

Галина Погожева,

Париж

В декабре 2002 года я получил письмо, которое приведу полностью.

Здравствуйте, уважаемый Юрий Юрьевич,

Мы - студенты второго курса филологического факультета СПбГУ.

Мы любим, ценим, помним и часто читаем стихотворения и роман Вадима

Делоне. Еще до выхода Вашей книги, не зная о ее подготовке, мы начали

собирать воспоминания об этом поэте.

Мы очень Вам благодарны! И обращаемся к Вам с просьбой.

У нас возникло столько вопросов! Не могли бы Вы помочь нам их

разрешить.

И еще: мы безуспешно пытаемся найти фильм о Вадиме Делоне, снятый по Вашему сценарию. Мы обращались в московские и питерские архивы, но

тщетно...

Посоветуйте нам, пожалуйста, как его отыскать.

С искренней благодарностью!

Студенты русского отделения

Дарья Добровольская, Анна Чернулич, Кирилл и Артем Щукины и

многие-многие-многие...

P.S. Большое спасибо за то, что Вы сохраняете память о той эпохе, о

тех людях. Очень хотим избежать ненужного пафоса, но... мы просто

стремимся знать свою историю, литературу и отдать ту "частичку общего долга", о которой и Вы говорите в Вашей книге.

С питерской студенткой Дашей Добровольской завязалась переписка. Я ответил по возможности на длинный перечень ее вопросов относительно Вадима, сообщил номера телефонов и адреса людей, у кого она могла бы получить дополнительный материал. Даша побывала в Париже, беседовала с Ириной Делоне. Дай Бог, чтобы ей удалось сделать то, что не получилось у меня...

"Независимая газета" 30 июня 2001 г. поместила анонс фильма, снабдив его не слишком верным, на мой взгляд, заголовком

ПОЭЗИЯ ДИССИДЕНТСТВА

В ближайшие дни канал "Культура" собирается показать документальный фильм "Дуэль Вадима Делоне" (автор Юрий Крохин, режиссер и продюсер Елена Троянова), посвященный советскому диссиденту и поэту. Более того, этот фильм невольно демонстрирует, что понятия "диссидент" и "поэт" в советскую эпоху часто были почти нерасторжимы. В кадре появляются старые фотографии, на которых сам герой фильма - очень красивый, очень романтичный. Конечно, больше "похожий" на артистическую личность, нежели на борца за гражданскую свободу общества. Зритель видит дом в Абрамцеве - особняк в живописной местности, так мало ассоциирующийся с социалистическим укладом (сильная операторская работа Михаила Федорова). Это загородный дом семьи, из которой происходил Вадим Делоне. Там, в этом, хочется сказать, "имении", и в советские годы можно было видеть элегантных дам, прогуливающихся под зонтиками, а на диване в гостиной - стопки свободной прессы, выходящей на Западе. Закадровый голос рассказывает о корнях самой семьи. Пьер Делоне попал в Россию вместе с Наполеоновской армией, был ранен и остался в нашей стране, сделав медицинскую карьеру. А Борис Делоне, дед Вадима, был известным советским ученым, принадлежащим к элите общества. Статьи о нем есть во всех энциклопедиях. Звучат стихи Вадима, так не похожие на стихи бравых советских поэтов.

Весь видео - и звукоряд создает вполне внятный образ Вадима Делоне как человека, воспитанного на лучших образцах западноевропейской культуры: французский блеск в качестве "дальнего" наследства и раскрепощенность юноши из привилегированного советского круга интеллигенции, имеющей возможность общаться с Западом через "железный занавес". Есть некая закономерность в том, что Вадим Делоне не смог вписаться в общепринятую советскую реальность, что его увлекла стихия диссидентской деятельности, что он начал писать стихи. Он был создан для такого жизненного пути. Но он не представлял, как мучителен и смертельно опасен такой путь.

Фильм во многом построен на интервью друзей и соратников Делоне. Александр Гинзбург, Владимир Буковский, Лариса Богораз, Павел Литвинов, жена Вадима Делоне Ирина Белогородская. Они рассказывают, как вел себя Вадим на судебных процессах, как они вместе готовились к сидению на Красной площади, на Лобном месте, 25 августа 1968 года с плакатом "За вашу и нашу свободу", как чувствовал себя Вадим "в ссылке" в Новосибирске. Александр Гинзбург скажет, что Делоне по самоощущению был "ветреным корнетом", человеком XIX, а то и XVIII века. (В картине это говорит не А. Гинзбург, а В. Буковский. - Ю. К.) Все интервью наводят на мысль о том, что в кругу диссидентов Вадим Делоне оказался одним из самых хрупких и ранимых. Многие живы, у многих судьба сложилась если не в России, то на Западе. А Вадима Делоне уже нет в живых. Он умер в Париже в 1983 году сравнительно молодым, во многом не успев реализовать свой талант.

Как свидетельствуют создатели фильма Елена Троянова и Юрий Крохин, обширная часть материала не вошла в окончательный вариант, поскольку сначала они надеялись сделать двухсерийную картину. Так, остались за кадром жестокие подробности судебных процессов и пребывания Делоне в лагере, где его не только избивали, но и хотели убить. Остались непроговоренными многие подробности душевного самочувствия Делоне уже в эмиграции. Он был дружен с Галичем, Виктором Некрасовым, Владимиром Максимовым. Он был желанным автором "Континента". Но и в западную жизнь Делоне тоже так и не смог органично вписаться. Так и не выучил французский. Так и не нашел приемлемую постоянную работу. А его творческое наследие сохранилось далеко не полностью.

Но фильм выражает не столько сострадание своему герою, сколько ностальгию по тому времени, когда жизнь можно было прожить так, как он. Через дымку времени вся эпоха диссидентства непроизвольно воспринимается в романтическом флере, как неповторимый и универсальный образ жизни.

Екатерина Сальникова

Эфирную премьеру документальной ленты анонсировала парижская "Русская мысль" 5 октября 2000 г. В рубрике "Пути русской культуры" была помещена заметка

По дорогам злым и бесшабашным

К предстоящей премьере

документального телефильма

"Дуэль Вадима Делоне"

на канале "Культура"

Смешное и грустное в нашей жизни неизменно соседствуют. Вадим Делоне, не знавший почти ни слова по-французски, учил приехавшего в Париж Александра Гинзбурга основным понятиям: "un demi" (четверть литра пива) и "formidable" (литр пива). Эту забавную историю рассказал, вспоминая безвременно ушедшего из жизни поэта, "трижды зэк Советского Союза" Александр Ильич Гинзбург.

Из таких незатейливых - порой печальных, порой веселых, но всегда правдивых - воспоминаний и соткался сюжет документального фильма "Дуэль Вадима Делоне", премьера которого состоится в начале октября на телеканале "Культура".

Авторы фильма, сценарист Юрий Крохин и режиссер Елена Троянова, спокойно и неторопливо рассказывают о драматической судьбе русского поэта и правозащитника, опираясь на свидетельства его друзей, родственников, подельников, на подлинные документы, письма, тексты самого поэта. Тема, скажем прямо, отнюдь не выигрышная для сегодняшнего российского ТВ, где главными героями, любимцами публики стали "менты", агенты национальной безопасности и прочие представители так называемых силовых структур. Как заметил Владимир Буковский, история правозащитного движения и прежде мало кого интересовала, а уж нынче и вовсе... Только благодаря гранту фонда Сороса (институт "Открытое общество") 52-минутную картину удалось снять без оглядки на претензии всевозможных редакторов и добровольных цензоров.

В "Дуэли Вадима Делоне" речь идет о том, как мальчик из московской профессорской семьи, которому сам Корней Чуковский прочил литературную будущность, стал диссидентом, прославившись участием в самой громкой акции протеста. Он возражал любимому деду, академику Борису Николаевичу Делоне, пытавшемуся наставить внука на путь истинный: "Я пять минут в жизни был действительно свободен!"

В ранней юности Вадим познакомился с Владимиром Буковским, вместе с ним вышел на демонстрацию в январе 1967 года в защиту арестованных, провел несколько месяцев в Лефортове. Об этом эпизоде из жизни Вадима Делоне вспоминает Буковский. На экране возникают подлинные документы: донесение председателя КГБ Семичасного в ЦК КПСС об аресте демонстрантов, акт судебно-психиатрической экспертизы Делоне в Институте им. Сербского. Кажется очень уместной попытка авторов фильма воссоздать атмосферу следовательских кабинетов, хотя и бюстик Ленина, и тяжелый сейф, и допотопная пишущая машинка с телефоном сняты в одной из комнат телестудии на Шаболовке. Мы видим безрадостные здания - Лефортовскую тюрьму, Институт Сербского, районный суд на Серебрянической набережной. Неизбежные зарешеченные окна, колючая проволока, бритые головы зэков, которые в разных лентах мы немало видели в последнее время, не доминируют, а лишь создают необходимый фон...

История той демонстрации стала как бы прелюдией к главному событию в жизни Вадима Делоне - выходу на Красную площадь в знак протеста против советской оккупации Чехословакии, когда он вместе с другими уселся на тротуар Лобного места с плакатом "За вашу и нашу свободу". Этот день, 25 августа 1968 г., вспоминают участники демонстрации Лариса Богораз, Наталья Горбаневская и Павел Литвинов, поэт и драматург Юлий Ким, посол Чехии в России Лубош Добровски. Свое мнение о чехословацких событиях высказывает и один из участников акции усмирения "братской" страны - генерал армии Александр Майоров, в 1968-м командующий 38-й армией, а позднее - Центральной группой войск, расквартированной в ЧССР. Престарелый военачальник и по сей день убежден, что действовал верно: "Я присягал в верности государству и, наверное, прилично выполнил свой долг..."

Пожалуй, интервью А. Майорова можно считать эмоциональной кульминацией фильма: генерал здесь - единственный, кто оправдывает оккупацию Чехословакии, его слова контрастно иллюстрируют кадры хроники - советские танки на улицах Праги, гневные, растерянные лица пражан, намалеванные на стенах лозунги: "Убирайтесь домой!"

И вновь возникают машинописные листы с грифом "Секретно" и подписью шефа КГБ Андропова - сообщение в ЦК о деле демонстрантов, пухлые тома архивного следственного дела.

Историческую перспективу расширяют свидетельства ныне живущего в Екатеринбурге лидера свободных профсоюзов Юрия Рыбовалюка, который делил с Делоне тяготы лагерных дней в тюменской уголовной зоне, двоюродного брата Вадима архитектора Сергея Шарова, вдовы поэта Ирины Делоне, однокурсника Вадима Леонида Бахнова. Мы видим множество фотографий, сохранивших живой образ Вадима, одного и с друзьями - Александром Галичем, Виктором Некрасовым, Владимиром Максимовым. Звучат его стихи в авторском исполнении, а в финальных кадрах появляется он сам: любительская съемка запечатлела Вадима читающим стихи на литературном вечере в Монжероне. К сожалению, время картины ограничено рамками телевизионного формата - 52 минуты, и не "втиснулись" в окончательный вариант фильма интервью таких людей, как Виктор Файнберг, Татьяна Максимова, Арина Гинзбург...

Хорошо, что авторы не сняли свой фильм как "поминальную молитву". Печаль воспоминаний о безвременно ушедшем из жизни поэте, человеке чистейшей души, как-то органично уживается с забавными эпизодами, улыбкой тех, кто знал и любил Вадима. Он остался в памяти веселым, жизнелюбивым, щедрым - "ветреным корнетом", говоря его собственными словами. Прекрасно легла на стихи В.Делоне музыка композитора Сергея Иванова, живущего в Париже. Операторская работа Михаила Федорова тоже стоит особого упоминания.

Остается добавить, что эфирная премьера фильма "Дуэль Вадима Делоне" совпадет - ну, может быть, не день в день - с выходом книги Юрия Крохина о В. Делоне "Души высокая свобода" в московском издательстве "Аграф".

ЮРИЙ ЕГОРОВ

На новую работу телеканала "Культура" откликнулась и одноименная газета.

Русский поэт на дуэли

Премьера канала "Культура"

Фильм "Дуэль Вадима Делоне" снят на совершенно непопулярную сегодня тему. Слово "правозащитник" приобрело нынче сомнительный оттенок. Что там они делали, эти диссиденты, на чьи деньги жили, на кого работали? Эти рецидивы совкового мышления опровергает документальная картина "Дуэль Вадима Делоне".

Авторы фильма, сценарист Юрий Крохин и режиссер Елена Троянова, взялись за документальную реконструкцию судьбы поэта Вадима Делоне (1947 - 1983), самого молодого участника демонстрации на Красной площади 25 августа 1968 года против оккупации Чехословакии.

Еще до эфирной премьеры фильм увидели в Париже. Посмотрел человек, может быть, самый заинтересованный - Ирина Делоне, вдова Вадима. И одобрила, потому что авторам удалось избежать ненужной драматизации, слезливости. Фильм получился достаточно лаконичным, сдержанным, и к тому же синхроны его персонажей окрашены юмором. Таково свойство человеческой натуры: из пережитого вспоминается не самое страшное, а забавное, вызывающее улыбку. Это и рассказ Леонида Бахнова о том, как Вадик читал поэму, посвященную Владимиру Буковскому. А слушатели, участники литобъединения при пединституте, не поняли, при чем тут космонавт Быковский. Это и воспоминания "трижды зэка Советского Союза" Александра Гинзбурга, припомнившего, что именно Вадим (не знавший французского языка!) научил его двум основным французским словам - маленькая кружка пива и большая. Так же светлы воспоминания ближайшего друга Делоне, поэта и драматурга Юлия Кима, в чей дом на Автозаводской Вадим пришел, прежде чем отправиться на Красную площадь.

В фильме много интервью, но, соединенные вместе, они не кажутся ни многословными, ни лишними. Чего стоит, например, рассказ генерала армии А. Майорова! В 1968 году он был командующим 38 - й армией. Докладывал Брежневу о развитии ситуации в Чехословакии. Стал одним из командиров, осуществивших акцию усмирения "братской" страны. Старый военачальник и по сей день уверен: не войди наши танки тогда в Чехословакию - быть третьей мировой войне...

Впечатления усиливают и документальные материалы: донесения шефов КГБ в ЦК КПСС, протоколы допросов, акты судебно - психиатрических экспертиз. Нельзя не упомянуть мастерскую работу оператора Михаила Федорова, снявшего и Москву, и Париж, и Кембридж по-настоящему художественно и даже любовно. И музыку живущего в Париже русского композитора Сергея Иванова, создающую эмоциональный фон стихам Вадима Делоне...

Но все-таки особую ценность представляют рассказы друзей Вадима Делоне. Авторам удалось снять и живущего в Америке Павла Литвинова, встретившегося в Москве с Ларисой Богораз, и кембриджского затворника Владимира Буковского, и обитающих в Париже Наталью Горбаневскую и Ольгу Прохорову, и солагерника Вадима Юрия Рыбовалюка. И каждый припомнил какой-то штрих личности Вадима - пусть маловажное, но характерное. А главное - в фильме звучат стихи самого Вадима Делоне, порой декларативные, порой представляющие почти дневниковую запись пережитого. В финале картины возникают кадры видеозаписи - на литературном вечере в Монжероне Вадим читает пронзительные строчки:

Но если я просил у Бога,

То за других, не за себя...

***

В 2002 году издательство "Вагриус" выпустило мою книгу "Фатима Салказанова: открытым текстом". История жизни замечательной русской журналистки, панорама ее профессиональной деятельности должны были, казалось, привлечь внимание масс-медиа, тем более что незадолго до того "Вагриус" выпустил книгу коллеги Ф. Салказановой Марио Корти о работе на "Радио Свобода".

Понятно, что отечественные радиостанции не сочли нужным анонсировать книгу, делая таким образом рекламу конкуренту - "Радио Свобода". Как ни странно, и в печати откликов почти не последовало. Почему? Опять немодная тема?

В Интернете нашел публикацию "Парламентской газеты". Любопытно было прочитать ее потому, что не был участником события, о котором идет речь.

О небесных племенах с земным поклоном

Как правило, люди творческие очень ревностно относятся ко всему, что связано с их деятельностью. И уж если происходит в жизни артиста, режиссера или писателя что-то важное: записал очередной диск, снял новый фильм или издал книгу, - то все внимание общественности должно быть приковано только к нему одному. У певца, актера и режиссера Акима Салбиева иная жизненная позиция.

Издательство "Права человека" выпустило в свет книгу Салбиева с романтичным названием "Небесные племена". Событие радостное для каждого писателя, а для Акима вдвойне - ведь это его первая книга. И как это нынче принято: счастливый автор устроил презентацию. Нет, Акиму не хотелось закатывать пир горой в престижном ресторане, приглашать модных звезд и проводить вечер под надзором телекамер. Он просто решил собрать своих друзей и родных, чтобы разделить с ними радость. Быть в центре внимания, принимать поздравления и надписывать книги, конечно, приятно, но и тут Аким отличился. Захотелось ему устроить праздник не только себе, но и своей землячке - осетинке, журналистке радио "Свобода" Фатиме Салказановой. Недавно в издательстве "Вагриус" вышла книга литературоведа Юрия Крохина "Фатима Салказанова: открытым текстом".

"У Акима ужасный характер, - улыбаясь, жалуется Фатима. - Он любит устраивать сюрпризы. Так случилось и в этот раз. Позвонил он мне в Париж и пригласил на презентацию. А на какую презентацию - уточнять не стал. Но я была настойчива и требовала объяснений. И что я узнала?! Оказывается, готовится презентация книги обо мне!"

Необычная двойная презентация удалась. В атриуме Государственного музея А.С. Пушкина на Пречистенке собрались близкие Акиму и Фатиме люди. И невозможно этот праздник назвать иностранным и бездушным словом "презентация". Получился теплый семейный вечер с мини-концертом гостей и щедрым угощением хозяев. Словом, все было очень по-домашнему. Хотя это и неудивительно. Музей Пушкина вполне можно считать вторым домом Салбиева. И дело не только в удивительном внешнем сходстве Акима и Александра Сергеевича (установленный в атриуме музея бюст поэта тому подтверждение). Во многом благодаря именно Салбиеву десять лет назад началось возрождение на тот момент полуразрушенного музея. Он решительно ввязался в строительство. И до того маленький музейчик обрел новые выставочные залы, а также шикарный атриум, который теперь регулярно видят зрители телеканала "Культура": именно здесь проходят съемки ток-шоу Михаила Швыдкого "Культурная революция" и музыкальной передачи "Романтика романса". Сейчас Аким руководит концертной службой музея: организует здесь самые разные мероприятия. А вот праздник в свою честь ему довелось устраивать впервые...

В мае 2004 года я получил письмо от замечательного русского актера Льва Борисовича Круглого, давно живущего в Париже. Вот несколько выдержек из письма.

"Я благодарю Вас за книгу о Фатиме. Я не берусь писать о ней подробно (о ней - о книге). Но вот несколько моих непрофессиональных соображений.

Уж не знаю, почему Вы выбрали для книги именно Фатиму, но весь тон книги и ее структура, по-моему, показывают, что Вы не ошиблись в выборе и сумели похоже (насколько я знаю и понимаю Фатиму) описать свою героиню. Из океана ее работ вы выбрали разнообразное - это показывает Фатиму в разных ситуациях, создает объемность персонажа.

Очень удачно, по-моему, выбраны из мнений и рассказов разных людей выжимки. Из говорения (неизбежного в беседах) о том о сем у вас оставлено то, что говорит о Фатиме и, что немаловажно, о самом говорящем. Знаю многих из них и слышу в книге их интонации...

Я думаю, что эта книга, во-первых, "достойно о достойном" (эту формулу я родил сам. Горжусь). Во-вторых, она передает тон и интонацию Фатимы, атмосферу, в которой она жила во времена парижского бюро "Радио Свобода". Вообще, все, что в книге есть - это правда и это правдиво. Что и свидетельствую своим субъективным мнением. Я думаю, что ценность книги во времени возрастет. Это - свидетельство".

***

Такие вот получились, пользуясь названием известной повести Юрия Трифонова, предварительные итоги. Спасибо, Господи, что дал мне сил довести труд свой до конца.

Угаси пламень помыслов, пожирающий мя во время молитвы. Осени мя благодатию Пресвятаго Твоего Духа, дабы до конца моей грешной жизни Тебя Единаго любить всем сердцем, всею душею и мыслию и всею крепостию моею, и в час разлучения души моея от бреннаго тела, о Иисусе Сладчайший, приими в руце Твои дух мой, егда приидеши во Царствие Твоем. Аминь.

Окленд - Москва, 2002-2005

"НАША УЛИЦА" № 86 (1) январь 2007